— Хозяин, но как ты выжил, после того как тебя стащили за борт?
— Что? Как видишь, выжил.
Анит сел и провел пальцем по старому шраму на бедре. Кожевенник посмотрел в глаза Пиррию, он был всего на несколько лет старше его сына, с которым он так и не смог поговорить. В хижине стало жарко, и руки раба повлажнели от пота.
— Почему они не убили тебя?
— Я стал кровавой жертвой. Они думали, что я мертв. Склонившись с носов своих кораблей, дорийские лучники и метатели дротиков смотрели на меня — наполовину якорь, наполовину человека, связанного с судами двумя веревками — одной из льна, а другой из свернувшейся крови. Потом они перерезали веревку и бросили меня в море. Поверхность воды была усеяна переплетенными, плавающими вниз лицом трупами. Ноги афинян на ногах сиракузцев. Союзники и враги. Мертвые лемносцы, камаринейцы, халкидийцы, стирийцы, эгинцы, коринфяне, иапигийцы, эритрейцы, гимерийцы. Я стал очередным жертвоприношением, красным от крови якорем с торчащим из ноги куском железа. Аркадские наемники, воевавшие на стороне Сиракуз и Спарты, увидели, как я барахтаюсь в воде. Они были моими врагами. Правда, они не знали, кто я, а позже это стало им безразлично. Они устали от войны и хотели одного — вернуться домой.
Аркадцы вытащили меня на берег и облили мою ногу горячим вином. Они оставили крюк на месте и целый день спорили о том, как его удалить. Один из них был бронзовых дел мастером, а второй — гончаром. Расплющили бы они меня на наковальне или помяли, как глину? В конце концов они соорудили из палаточных шестов и полотна носилки и отнесли меня в свой лагерь. Сначала меня хотели продать любому, кто предложит самую высокую цену. От такого бесчестья мне следовало убить себя, но я не сделал этого. Хотя у меня был нож и я вполне мог покончить с собой. В первую ночь нас, пленных афинян, крепко стерегли, и мы ждали, что на рассвете нас убьют. Мне следовало воодушевить земляков, которые были в полном отчаянии и умирали от голода. Но что я мог им сказать?
Я никогда больше их не видел. Через несколько дней всех афинян вывели в долину и убили. Аркадцы не продали меня в рабство. Вместо этого они соорудили для меня прочные носилки, выпустили гнилую кровь и зашили рану толстыми нитками. Они очистили рану измельченным льняным семенем и вареными листьями фиги, оливкового дерева и посконника. Потом они обернули мою ногу тканью, пропитанной отваром чечевицы, смешанным с вином и клевером. Они несли меня от лагеря к лагерю, медленно продвигаясь по сицилийской равнине к Геле, где надеялись найти союзнический корабль, направляющийся в Пелопоннес.
Я до сих пор помню запах человека, который из своих рук кормил меня финиками.
Анит прервал свой рассказ и опустил глаза вниз, тупо глядя в грязный пол. Пиррий встал и, как был, голый и белый, обошел хижину в поисках топлива. Дождь стал слабее. Барабанная дробь по крыше утихла.
— По равнине они принесли меня на носилках в Гелу. По дороге мы ели сушеные финики и все, что могли найти на равнине, — мелких животных, части каких-то растений, ящериц и птиц. Мы шли пять дней. Добравшись до Пелопоннеса, аркадцы рассчитывали отдать меня моей семье за большой выкуп. Однажды утром, на рассвете, я услышал красивую музыку. Мы проходили в это время по долине, формой напоминавшей орла. В Геле аркадцы погрузились на первый попавшийся корабль, шедший на восток, в спешке забыв меня у хозяина мастерской по изготовлению светильников. Я пообещал ему полталанта серебра, и он кормил меня целую неделю. Потом эритрейский корабль доставил меня в Суний.
Когда я вернулся в Афины, волоча больную ногу, город встретил меня как героя. Люди не поверили ничему из того, что я рассказал им о Сицилии. Они не поверили, что Никий и Демосфен убиты. Они не поверили, что пятьдесят тысяч человек погибли или попали в плен. Они не поверили, что затонула сотня афинских кораблей. Они не поверили ничему, кроме того, что я — герой. Через некоторое время я и сам захотел стать таким, каким они хотели, чтобы я стал. Продик, который был тогда совсем маленьким, ходил вокруг дома с моим щитом и просил меня взять его с собой в поход против хиосцев.
Анит горько рассмеялся. Вытащив из огня прут, он приблизил его тлеющий конец к шраму на бедре. Пиррий торопливо отнял у господина прут. Он был не в силах смотреть Аниту в глаза.
— Можешь ли ты поверить, что Продик когда-то считал меня героем? — спросил Анит. — Теперь он презирает меня. Я почти не знаю его, а ведь он мой сын, моя плоть и кровь.
— Хозяин. — Пиррий помолчал. — Я хотел бы быть вместе с тобой в Сицилии.