Он вспомнил, что дорога от станции поворачивает вправо, запутываясь в немыслимом пересечении восьми улиц. Когда, включив дальний свет, Чалмерс стал вглядываться в темноту, проверяя, не подвела ли его память, хлынул сильный дождь. Тяжелые капли оглушительно барабанили по крыше автомобиля, падали на горячий асфальт, тотчас превращаясь в поднимающиеся кверху струи пара. Управление машиной показалось ему неудобным и чуждым. Обе руки онемели, он не чувствовал руля, который, казалось, плавал в воздухе без связи с телом и вращался вправо и влево, подчиняясь только разуму Чалмерса. В полной тишине загорелся зеленый свет. Зашуршали шины, и он, испытывая мучительный страх перед вновь обретенным миром, выехал на шоссе номер два, ведущее в Лексингтон. На электронных часах, вмонтированных в приборную доску, светились цифры 2:15. В 2:40 он будет дома.
Разум и память вернулись. Теперь Чалмерс полностью владел собой. Руки, дрожа, сжимали руль. В машине пахло чем-то очень знакомым. Едва заметный, слабый запах карболовой кислоты. Это хорошо, что каждый автомобиль имеет свой особый запах. Это хорошо. Все хорошо. Он едет домой и скоро увидит Алекса и Мелиссу. Он чувствовал их всем своим существом, всем нутром. Теплая волна прокатилась от лица по груди и достигла ног. Вспомнилась ночь, когда отключили электричество и они с Алексом сидели у аквариума, качая в него воздух велосипедным насосом и шепотом переговариваясь в темноте. Вспомнился аквариум сына, стена его спальни, заклеенная цветными обложками книг, застенчивость, с которой Алекс выражал свою любовь, отводя в сторону свои темные повлажневшие глаза. Алекс будет потрясен, узнав, что его отец спятил в метро. Нет, Билл ничего ему не расскажет. Это совершенно невозможно. Немыслимо. Он скажет, что его избили и ограбили.
Дождь стал тише, удары капель о крышу автомобиля слились в нежный шорох, пелена воды сливалась с темными силуэтами деревьев по обе стороны дороги. Тишина, от которой Билл давно отвык, давила на уши, усиливая тревогу. Он прибавил громкость в приемнике, прибавил настолько, что завибрировал его утренний кофе в стакане, поставленном на приборную доску. Тревога немного улеглась, стало лучше. Так ли хрупка любовь и так ли твердо сердце, чтобы рассыпаться от беспощадных слов?
Он чувствовал себя значительно лучше, успокоилось и течение мыслей. Он едет домой по шоссе № 2. Биллу вдруг пришло в голову, что страхи его преувеличены. Утром он первым делом приедет в офис. Действительно, что он так волнуется, ведь пропущен всего один день. Мог же он, в конце концов, взять, допустим, один день отпуска за свой счет? Дженкинс, наверное, перенес встречу на бизнес-ланч, и не в офисе, а в отеле «Ритц-Карлтон». Мудрый шаг. Это должно понравиться даже высокомерной Кристине Джонсон. Запланированные же на завтра встречи, имеющие отношение к двадцатигигабайтовому обзору «Траг-груп», можно перенести на субботу. Все эти дела представились ему в мельчайших деталях. Ничто не потеряно. Нет, ничто не потеряно. Настало время заняться летними делами. Позвоните королям бревен в «Дэвис и компания». Телефон 1-800-101-3748. Подгоните свой грузовик к восьми утра, а в полдень вы уже будете на дороге делать свои деньги.
Билл представил себе Мелиссу, лежащую на диване внизу, там, где она проводила ночи, когда ее мучила бессонница. В такие моменты Мелисса уходила на первый этаж и до утра включала телевизор. Сейчас ему страстно хотелось обнять и поцеловать жену. Мысленно он представлял себе, как гладит ее по волосам. Ей всегда нравилась эта ласка. Он снова представил себе, как Мелисса закрывает глаза, когда он проводит ладонью по ее волосам. Бедняжка, как она сейчас страдает, не зная, где он и что с ним. Должно быть, плачет и не может сомкнуть глаз. Ему захотелось поговорить с ней, излить душу, рассказать, что произошло с его разумом. Но как рассказать Мелиссе о том унижении, которое он пережил в подземке, без того, чтобы не причинить ей новую боль? Может быть, он и расскажет ей что-то, но по частям — одно раньше, другое позже. Он хотел бы рассказать ей все, ей надо рассказать все, но как выслушать слова, которыми его губы станут говорить об этом несчастье?
Потом Билл вспомнил о матери, представил себе, как она расхаживает взад и вперед возле окна своей спальни в украшенных монограммами шоферских перчатках, закутанная в шарф, хотя ей давно не разрешают выходить из дому. Ему захотелось рассказать и ей об ужасных событиях прошедшего дня. Захотелось, чтобы она обняла и утешила его. Но мать давно лишилась памяти и, увидев сына, едва ли вспомнит, кто он такой. К глазам подступили слезы.