— Отлично, — и Вечеровский постучал своей дымящейся трубкой по столу. — Это — не трубка. И это — не кухня. Я не приходил к тебе, это ты вышел ко мне, — он сделал паузу, вдвое меньшую требующейся для того, чтобы до Малянова дошел весь смысл этих слов, и продолжил. — Однако твой вопрос не лишен смысла, и я могу на него ответить. Я пытался связаться с ним. Мне это не удалось.
— Но он же здесь, в городе!
Вечеровский покачал головой:
— С тобой встреча оказалась возможной. С Вайнгартеном или Захаром — нет. И это не от меня зависит.
Малянов начал понимать.
— То есть, они...
— То есть они не пошли дальше, потому что эта дорога была не для них. Бывает и такое. Как ты, наверное, уже понимаешь, если бы Валя или Захар попробовали бы позже вернуться к своим темам — у них бы все пошло без проблем. И свои работы каждый из них смог бы завершить в спокойствии и безопасности. Но они были настолько уверены в той версии, которую я вам тогда преподнес, что категорически вычеркнули из сферы своих интересов все, что находилось вне пространства обывательской мотивации, и в первую очередь — те направления, которые представляли угрозу для их привычного жизненного уклада. Я их ни в чем не обвиняю и считаю их выбор — для них самих — абсолютно правильным. Потому что после его совершения они комфортно себя чувствуют.
"А я? — подумал Малянов, глядя, как длинные пальцы Вечеровского вращают мундштук трубки. — Почему я не могу смириться со своим выбором, почему мне совершенно некомфортно в этом комфорте? Неужели только оттого, что мне жалко самого себя и той работы, которую я продал за чечевичную похлебку спокойной жизни типичного члена социума, чья максимальная планка вызовов ограничивается заботой о семье и собственном благополучии?"
— Ты — нет. Это не делает тебя ни лучше, ни хуже них, это всего лишь означает, что тебе можно и нужно работать дальше. Если хочешь — можешь работать над своими диффузными туманностями. Хотя, мне кажется, ты не стал бы ждать этого разговора и уже вернулся бы к ним сам — если бы не ощущал, что тебя занимают другие, более глубокие вопросы... Я прав?
Малянов внезапно ощутил внутри себя какое-то давно забытое чувство, с которым он, как ему казалось, окончательно распрощался несколько лет назад.
— Если так, как ты говоришь.... — выдохнул он, впервые за столько времени смело отвечая на взгляд Вечеровского, — то что же дальше?
Помолчав с полминуты, Вечеровский подвел итог изучению лица Малянова:
— Все, что сочтешь достойным своих усилий. Без оглядки на то, что раньше казалось важным или нужным. Мироздание — открытая система, дающая тебе тем большую свободу, чем оригинальнее вызов ты в нее привносишь. Или создаешь — это в данном случае синонимы. Помни, что любые ролевые ограничения связывают тебя по рукам и ногам, ограничивая тебя выбором из шаблонов, клише, замыкая тебя в рутине. Если не ставить перед собой несуществующие задачи, занимаясь решением тех, которые существовали до тебя, без тебя и будут существовать после — у тебя никогда не будет свободы, ты будешь вынужден выбирать...
— Возможность выбирать тоже не у каждого имеется! Ты на это, конечно, ответишь, что Диогену и пифоса было достаточно. Но не все же могут быть такими стоиками, как ты. Да и что бы он запел на нашем месте? Какая может быть свобода — в Башне?
— Никакой. Для тебя. Как и вне её.
— Это почему же?
— Потому что все твои жалобы на несвободу, душка Публий, бывают двух видов: если ты не скулишь на тему своей ограниченности в пространстве, то обязательно исходишь печалью об уходящем времени. Подобно всем плебеям, места тебе начинает недоставать, лишь когда тебе свой хер некуда присунуть. А времени вам всем жалко постоянно, потому что "молодость уходит". И этим набором стимулов, данным вам вашей натурой, все ваши мотивы исчерпываются. Ты раб конечных форм, Публий. Раб и эгоист. Для тебя свобода — это возможность шляться по лупанариям Рима, торчать на тотализаторе Большого Цирка или в когорте таких же плебеев, бряцая доспехами, расширять Империю. Чтобы потом в Ливии да Галлии по тавернам сестерциями разбрасываться.
— Ну и что? Я, между прочим, в лимитрофах не ради себя самого торчал — у меня семья на шее! Чем это хуже государственной лямки? В конце концов, это мой собственный выбор. Если это не свобода, то что же тогда?
— Свободы в этом столько же, сколько в посещениях латрины. По нужде. А скорее даже — еще меньше. Потому что все это — бихевиоризм и примитив: у тебя возникла потребность, ты ее вынужден удовлетворять. Пока ты ощущаешь, что тебе чего-то недостает, ты уже — служишь. Ты уже не свободен. В сущности — раб данности, раб своей роли выживающего животного. Сюда же относится и твоя забота о детишках: "мне нужно завести семью и содержать ее", о тушке своей и о душке своей: "mens sana in corpore sano". И о карьере, включая твое легионерское прошлое. Все это — от животного. Во всей этой деятельности тебе не принадлежит ни один пункт, ты не создал ни одну из своих целей. Да они и не твои, это ты — их раб. Все, что тебе доступно — это выбор между тем, как их достигать.