— Однако в этом, как ты говоришь, болоте родилась целая цивилизация, которая вышла в космос и которую мы с тобой представляем на этой Станции. Не каждое болото может похвастаться чем-то подобным!..
— Да неужели?! — тут же подхватил Снаут, показывая большим пальцем назад, на иллюминатор.
Я замолчал. Снаут усмехнулся и продолжил:
— Цивилизация, Кельвин... Любая цивилизация имеет ценность лишь в том аксиологическом пространстве, которое она создает внутри себя. И для себя. Это хрестоматия. Но что происходит с её ценностями, когда она обнаруживает феномен или явление, нивелирующие все её достижения — все то, чем она так гордилась, всю её восторженность, гордость собой и почтение к собственным целям, причем — опираясь на те же критерии, которые сама эта цивилизация поставила во главу угла? Нам теперь остается или превратиться в расистов-догматиков, утверждающих: "Нет иного Разума, кроме разума млекопитающих, и Homo Sapiens — пророк его!", или смириться со своим жалким местом в эволюционном болоте... Третьего варианта нет — океан не будет контактировать с нами, и причина этого — не в злой воле (ах, если бы это было иначе — как бы это все облегчало!), а лишь в том, что наша потребность в контакте — это не более чем внутренние проблемы человека. Нечто вроде потребности диабетика повсюду искать инсулин, потому что без него он нежизнеспособен. Можно ли считать виртуозное владение костылями искусством, достойным гордости и проведения тренингов во вселенских масштабах? А культуру, основанную на беге в мешках по беговой дорожке эволюции? Иди и попробуй объяснить океану высокое моральное содержание оборота: "подать немощному стакан воды".
Снаут оттянул ворот своего свитера — похоже, ему было жарко.
— Именно это открытие привело к тому, что проект Солярис был позорно свернут и предан забвению. Я тебе недавно говорил, что если бы вид homo sapiens обладал более развитым чувством юмора, до этого бы не дошло. Всю историю своего развития человек был слишком доволен самим собой, потому что все, с чем он мог себя сравнивать, было еще примитивнее, чем он сам. Нашему виду катастрофически недостает самоиронии, Крис! Ты полагаешь, в академии на Земле мучаются вопросом: что делать с Солярисом? Да им на него уже давно наплевать! У них теперь совсем другая забота — они не знают, что делать с самим человеком! Сарториус еще не успел поделиться с тобой статистикой звездных полетов? Спроси его, узнаешь много интересного. Несмотря на то, что Станция находится на дальней периферии, информационные каналы у нас в полном порядке, хотя пропускная способность оставляет желать лучшего. В общем, держать руку на пульсе мы еще можем. Так вот, он запросил данные интенсивности запусков экспедиций за последние десять лет, а также статистику всей активности в аспекте освоения Пространства. Затем эти полученные кривые, каждая из которых неуклонно снижалась, наложил на даты публикаций наиболее обстоятельной аналитики в соляристике и связанных с ней темах... Думаю, ты уже понял — какую корреляцию он обнаружил. Но Сарториус — математик и физик, ему достаточно соотношений между числами. Я же тебе скажу как кибернетик — то, что с нами случилось на Солярисе, нас ждало в любом другом месте. Удивляться надо не тому, что это случилось здесь, а тому, что мы до сих пор не сталкивались с этим раньше. Впрочем, сейчас я начинаю понимать, что почти наверняка — сталкивались. И не раз. Но мы даже понять этого не могли. Солярис — тот редкий счастливый случай, когда даже самовлюбленной ограниченной обезьяне становится понятно, насколько она примитивна. И насколько это обусловлено именно тем, что она — обезьяна. Множество других случаев, менее счастливых для нее, поскольку они были более сложны для понимания, прошли мимо ее сознания. Полагаю, за последние годы на Земле к этому выводу пришло достаточное число авторитетных людей, потому что, как тебе известно, на сегодняшний день программа освоения космоса практически свернута...
Вернувшись в свою каюту после разговора со Снаутом, я стоял перед иллюминатором, наблюдая алый закат второго солнца Соляриса и ощущая двойственные чувства по отношению к предстоящему ночному возвращению моей Хари. Если раньше я воспринимал ее как инструмент, которым океан безжалостно копается в моей психике, то сейчас, после этой беседы, я ощущал себя одним из его органов, его частью — а сама Хари из холодного скальпеля становилась той нитью, которая связывала меня, одинокое живое существо, всю свою жизнь обреченное пребывать в тюрьме собственного локального мирка, с ним, с разумной материей, с самой Природой. Я начинал понимать, что был связан с океаном с первого же момента своего появления на Станции… и, может быть, даже еще раньше. В конце концов, океан Соляриса — такой же инструмент, при помощи которого Природа решает задачи, не имеющие ничего общего с теми проблемами, которые стоят передо мной, перед людьми на Станции и даже перед самим океаном. В этом статусе мы с ним оказывались на равных, и все остальное уже было несущественно. Меня не задевал тот факт, что океан это понял много раньше меня, представителя расы млекопитающих, обладающего никому не нужными навыками понимания, наделенного смешными нормами, называющимися моралью и культурой, и мучающегося от химер типа “совесть”, “долг” и прочей сентиментальной чепухи, прилепившейся к его мироощущению в течение долгого периода выживания в среде себе подобных…