- Он пытался прыгнуть под Экипаж – сквозь тяжелое дыхание прокричал Рувэн.
- «И от руки человека… взыщу», ибо не будет доли в будущем мире у того, кто убил себя – пробормотал про себя Рувэн и остановился.
Мокрая одежда на нем обвисла. Влага в некоторых местах превратилась в кусочки ледяной корки, но в основном не замерзала и капала с подола сюртука на ноги Рувэна и снег. Тот стал кашлять и оглядываться. В пылу преследования они потеряли из вида Ицхака и сейчас вдвоем оглядывались.
- О, Творец наш, убереги Ицхака, ребенка твоего… - начал было Эйтан, как вдруг из-за переулка появилась худощавая фигура пропавшего. Ицхак еле переставлял ноги.
- Брат мой! – Рувэн снова закашлялся – Диббук вышел из дома! Он снова совершил какое-то зло. Брат мой, идем!
- Зачем это… томление духа и суета… - Ицхак встал напротив Эйтана. Его взгляд потерял всякий огонь – мы не догоним его, а если догоним, то он нас убьет, а если этого не случится, мы все равно его не остановим.
Та натура, которая сопровождала последние несколько лет старика, дала знать, и он снова был безвольной куклой в руках злых сил.
- Не верно ты говоришь, - торопливо стал возражать староста – все в руках Создателя.
- Так почему же моя жена умерла, а сын мой пропал во северных льдах?
Эйтан было хотел сказать что-то вроде «все в руках Всевышнего», «Создатель не посылает нам испытаний, которых нельзя преодолеть», но промолчал, так как понимал, что возражения его слабы.
- Иона был в отчаянии, и я буду… Горе мне и всем вам… я… я даже. Я старый, одинокий, пустой – Ицхак едва не плакал. Я так любил Лиллах, каждый день из нашей жизни.
Эйтан не смел прерывать своего друга. Хоть злой дух с каждым шагом был дальше, Эйтану не хватало сил спорить с Ицхаком, а тот продолжал.
- Каждый день. Четырнадцать тысяч шестьсот пятьдесят дней моей жизни я любил мою Лиллах – его светло-синие глаза наполнились слезами, черные брови поднялись дугой, разбросанные седые волосы выбились из-под шляпы и трепыхались на ветру как плохо простиранное белье, обмотанное вокруг столба – и Ноаха любил, сына моего. Их больше нет! А я? А меня кто сейчас будет любить? Мне нужно сразить духа? Ахахах! Сделать Его! – он указал палец вверх – Его работу!? А может, - вдруг лицо его преобразилось, губа приподнялась, обнажив ряд желтых зубов – может, Он сделает свою? Может Создатель меня хоть немного полюбит?
Слова его горячие и сильные были сказаны голосом слабым, истощённым и истонченным. Рувэн все никак не мог прокашляться, отошел на несколько шагов и только и делал, что махал в сторону Ицхака руками.
Секунды упрямо превращались в метры, разделявшие их с Диббуком. Все замерло, и никто не двинулся. Слова потеряли свой смысл и силу
Как вдруг, Эйтан сдвинулся с места и направился к другу. Он обнял Ицхака и прижал его к себе. Эйтан, рост которого едва доходил до плеча товарища, прижался к нему и произнес.
- Я не скажу за Создателя нашего, но скажу за себя. Я люблю тебя Ицхак, пойдем, пойдем со мной.
«Любовь наполнит силой наши слова, как слова Создателя всевышнего вдохнули любовь в каждую частичку нашего мира» - нужно запомнить и сказать это перед следующей субботней молитвой, подумал Эйтан.
Меньше, чем через минуту они все втроем бежали по одной из боковых улиц, чтобы постараться перехватить убийцу, который по-прежнему несся по улице Проспект-Роуд. Вскоре они заметили, что пять или шесть человек тоже пытаются преследовать Роджера. По команде Эйтана троица сменила маршрут. Они не хотели пересекаться с другими преследователями, так как понимали, что если случается беда, то на помост ведут евреев. Также этот маневр позволил еще немного нагнать убийцу. Узенькая улочка в другое время не способствовала быстрому передвижению, но, как и предполагал Эйтан тут, в окружении домов, похожих на огромные склепы, ветер был слабее, а снега заметно меньше.