— Послушай, — сказал я как мог мягко, я ведь не хотел его обидеть, — ты сделал очень благородное предложение, и при других обстоятельствах я бы его, не задумываясь, принял. Но прямо сейчас меня здорово поджимает время, а учить иврит долго, так что давай отложим это дело. Я потом вернусь.
Его это здорово огорчило, но это был настоящий менч — он заявил мне, что понимает, и пожелал счастья с Развратистами, и позволил быстренько укатиться. Жаль, что он нам не подходил. Я что имею в виду — как бы вам понравилось жариться весь день на солнце, чтобы птички вам гадили на лицо, а самой большой радостью в жизни был сочный жучок?
Но знай я, что будет дальше, сколько цорес я поимею, я бы с радостью отволок с собой этот Камень вместе с жучьим дреком. Поверьте, насекомоядный камень — не самое худшее на свете.
Ладно, не будем размазывать кашу по тарелке. Я шел по следу этого поца Кадака через катакомбы Развратистов (где я лишился способности использовать свой пупик, всех денег, зрения на задний глаз, второй левой руки и ярмулке), через посадочный док в космопорту, откуда отправлялась на Бромиос какая-то секта Очернителей (там меня так избили, что я еле живым уполз), через лавовые поля, где проходили последние ритуалы перед отлетом Истинные Почитатели Страдания (там я пострадал по первому классу, вы даже представить себе таких мучений не можете), через Скинию Рта (тамошний пророк — с виду одни зубы — откусил мне кончик антенны, Бог знает зачем, наверное, просто обиделся, что его оставили), через Тайное Племя Уродов (там я пришелся как раз ко двору — так был к тому времени изувечен и окровавлен), через Гнездилище Благословенной Глубины Непроизносимого Трихла (я бы его не смог произнести, даже будь у меня несколько ртов… но эти веселые ребята меня тоже побили) к Архидруиду Пустоты, следуя за несчастным поцем Кадаком — и, поверьте мне, никто, даже самый отъявленный язычник, не сказал о нем доброго слова, — пока Архидруид не заявил мне, что последний раз видел Кадака десять лет назад, когда превратил его в бабочку и отправил в пустыню, чтобы тот и подох там от жары.
Вот потому я и стою наконец перед тобой, тупая ты ползучая бабочка. Я рассказал всё, и ты теперь видишь, в каком я дреке сижу, и не думай, что Аврам или все остальные мне спасибо скажут, они только нудеть будут, что я так долго возился. И вот поэтому ты пойдешь со мной.
Ни слова. Ни звука ты не издал. Ни крылом махнуть, ни сказать: «Привет, как ты, Евзись?» Ничего.
Ты думаешь, я тут перед тобой распинался по ободья в песке ради того, чтобы рассказать веселую историю? Да я знаю, что ты — Кадак! Откуда знаю?
А ты хлюпни носом еще разок и спроси, откуда я знаю!
Идем со мнеой. Или ты сам пойдешь, или я тебя за крылья отволоку, знаешь, для бабочки ты довольно-таки уродлив, нет?
Урод ты, вот кто. А что до того, что ты еврей по рождению, так это цорес для всех зухмунских синих евреев.
Видишь, я уже разозлился. Из-за тебя меня изнасиловали, обгадили, сделали инвалидом, ослепили, обожгли, оскорбили, ограбили, покрыли жучиным шмуцем, несчастный и жалкий, я слонялся среди язычников и получил солнечный ожог, и я честно скажу тебе — ты пойдешь со мной, Кадак, или я тебя придушу прямо посреди этой фарблондженной пустыни!
И что ты теперь скажешь?
Ну, я так и знал.
— Вот и он.
Янкель не поверил. Хаим рассмеялся. Шмуэл заплакал, и нос у него позеленел. Снодл закашлялся. Реб Иешая повесил голову.
— Надо было послать Аврама, — сказал он.
Аврам отвернулся. Чтоб у него все, как лист, отсохло.
— Вот он, я вам говорю, и это все, что от него осталось, — заявил я. — Вот ваш Кадак, чтоб ему сгнить в куколке.
И я рассказал им всю историю. По крайней мере, у них хоть хватило совести изумиться.
— И с этим у нас будет миньян? — спросил Мойше.
— Так превратите его обратно, и дело с концом, — ответил я. — А я умываю руки. — Отошел в угол шула и сел. Это уже была их проблема.
Они терзали его часами. Они перепробовали все. Угрожали ему, просили его, умоляли его, стыдили, обхаживали, шмахели его, оскорбляли, колотили, гонялись за его тухес по всему шулу…