— Заткнись!
— Сама заткнись! — он ударяет меня головой о матрас, и я сдавленно кричу от резкого движения. — Ты узнаешь. Ты же любишь его, этого Грея? — не могу ничего произнести, и Том оттягивает меня за волосы, заставляя смотреть ему в глаза. — Ты любишь Грея?
— Люблю, ты, тварь… Только тронь его…
— И что ты сделаешь?! Я уверен, Кристиан расскажет тебе, насколько больно ему будет сейчас. Видеть, что ты в руках другого, когда, как он считает, ты должна быть его!
Я была готова к боли. Я смирилась с растерзанной спиной. Но к боли за Кристиана я просто не была готова, не была готова к беспомощности и неконтролируемой ярости.
— Ты обещал, что не тронешь его!
— Смотри, урод. Смотри и запоминай этот момент на всю твою короткую жизнь! — Том смотрит куда-то вверх, и я замечаю камеру под потолком… — Смотри, кому она принадлежит, Грей.
Я слышу звук ширинки и шорох за спиной, я ощущаю как прогибается кровать за мной, я ощущаю горячие пальцы Тома в себе, но даже не подаю признаков жизни.
Одна его ладонь на моей заднице, и мне до тошноты плохо от его потных рук. Он паникует, медленно входя в меня, но тут же отстраняясь, будто бы пытаясь подготовить меня.
— Я никогда не полюблю тебя. Я никогда не прощу тебя… — найдя в себе последние силы, фокусируюсь на камере, которую отлично видно с этого места, лишь бы не ощущать Тома в себе, лишь бы не замыкаться, лишь бы не позволить ему думать, что он может сделать мне хорошо. — Я ненавижу тебя всей своей душой.
Грязная, мерзкая, противная, опозоренная. Изуродованная. До конца.
Кристиан никогда больше не захочет прикоснуться ко мне.
— А вы, великая Госпожа Стил, совсем не любите игр с ножами? — эта мразь выходит из меня, и я содрогаюсь всем телом, ощущая холодный металл на моих половых губах. Медленный глубокий вдох и тихий выдох. — Как по маслу, Ана.
Господи.
Я сосредоточена только на себе. На том, что «как по маслу» входит и выходит из меня нож. Он ранит стеночки, я ощущаю ноющую боль, я чувствую кровь, стекающую на постель, и я очень боюсь.
И меня прорывает, как плотину.
Пытаюсь вырваться, громко плачу, я так больше не могу. Не могу. Не могу…
Я больше не могу быть сильной. Я унижена, опозорена, раздавлена, уничтожена как личность.
А Том смеется, резко вытаскивая нож и жестко входя в меня, двигаясь так быстро и так глубоко… Больной ублюдок.
Изнасилованная.
Никому больше ненужная. Израненная.
Испорченная.
Голова кружится, неимоверно сильно хочу закрыть глаза, сдаться… И меня ничто не останавливает.
— Я говорила, я постоянно тебе говорила, что не брошу тебя… Мне жаль, что я солгала тебе, Кристиан, — Том хохочет над моими словами, но мне плевать. Я не в силах это выносить.
Я очень люблю тебя.
Love is our resistance.
Кристиан встречает меня в аэропорту, держа в руках потрясающий букет из розовых лилий и мелких красных розочек, хоть я и просила его не приезжать. Я очень, очень рада его видеть, но выдавить улыбку у меня не выходит.
— Хорошо долетела? — киваю, принимая цветы, и, замявшись буквально на мгновение, осмеливаюсь на быстрый поцелуй в щеку, чем очень удивляю и радую его. — Я очень скучал, Ана, — он совсем по-детски прикладывает ладонь к тому месту, где еще пару мгновений назад были мои губы, и я всё-таки улыбаюсь. Я не коснулась его ничем, кроме губ. И мне действительно хотелось этого, и он даже рад… Мне так нужно сказать ему спасибо за всё, что он делает для меня.
Я тоже скучала, если честно.
Скучала, даже сидя на могиле Трэвиса. Мне было это нужно, побывать там. Рассказать ему всё. Высказаться. Пожаловаться. Свою новую боль я снова привезла на городское кладбище нашего пригорода, где неподалеку от своего отца лежит Этот. Я плюнула на его могилу.
Кристиан перед отлетом вручил мне большого плюшевого котика, так что я не была там одна. Крепко обнимала игрушку, плача у надгробия мужа. Оплакивая себя, не стесняясь этого. Оплакивая и Трэвиса, и обиду на Трэвиса, за то, что так поздно узнала его маленький грязный секретик. Посочувствовать кому-либо из Перри у меня не вышло. Они, может, не заслуживали потери любимого внука, племянника, брата, сына, но он заслуживал смерти.
Я виделась с Джуди. Трой знал, что я буду в Хьюстоне, он сказал ей, она поджидала меня прямо у входа на кладбище. Мы смотрели друг другу в глаза, но мои не выражали ничего, а её — безграничную ненависть.
— Мой сын заслуживал этого? Мой сын заслуживал этого?! — она указывает вдаль, на примерное расположение могилы этого ублюдка, и я медленно шагаю туда, крепче сжимая своего серого котика в руках. Джуди ведет меня, обогнав, что-то шепчет, делясь переживаниями, делясь своей ненавистью ко мне, но я даже не слушаю её.
— Он был таким молодым… Разве он заслуживал этого, Господи? — она опускается на колени, поправляя его фото, цветы, поглаживая мраморную плиту с его именем. Она скорбит.
На мне только уютная ярко-оранжевая худи, в Техасе намного теплее, чем в Сиэтле. Она мне нравится. Я одолжила её у Кристиана… Вернее, он одолжил мне её, просто забрав мою кожаную куртку. «Ты застудишь почки. Моя толстовка теплее и будет тебе ниже попы». Очень мудрый любитель Old Navy, понимающий, что мне будет легче в вещи, связанной с ним, хоть она и болтается на мне как мешок.
Расстегиваю кофту, не стесняясь людей чуть поодаль от нас, и Джуди невольно громко ахает, увидев подтверждение таких страшных слов Троя.
— А наша с Трэвисом семья заслуживала этого? Трэвис заслужил смерти от рук собственного сына? Я заслуживала с этим жить?
На животе шрамы с его именем до сих пор красные, а сердце уже стало бледным, почти незаметным. Кроме глубокого хвостика.
Я принимаю успокоительное быстрее, чем осознаю, что у меня начинается паническая атака.
— Ана, господи…
Застегиваю свою толстовку и оставляю Джуди там, с её сыном, возвращаясь на главную аллею. Пора проведать Трэвиса.
Том Перри монстр. Но она его мать, и она оплакивает своего ребенка. Я уважаю её горе.
Я разговаривала неделю… Вернее, вела себя так, будто ничего не случилось. Рассказала всё Кристиану, полиции, Трою, психологу… А потом замолчала. Когда, наконец, осознала. Психолог говорит, это нормально.
Слова, которые я произнесла при Джуди — первые за последние месяцы тишины. Три? Больше? Я уже сбилась.
Я всегда сбиваюсь, когда пытаюсь сосчитать что-то. Когда пытаюсь сосчитать следы на теле. Сколько их всего? Сотня есть? А сердечко, сердечко считать за один большой шрам или сосчитать каждый отрезок?
Психолог думает, я блокирую воспоминания, почти ничего не помню, но это не так. Я помню всё, и очень детально, насколько мне позволяло состояние. Я до сих пор чувствую боль внутри.
Я не думала, что смогу ощущать счастье, да еще и так скоро после случившегося. Безмерное счастье, почти разрывающее меня изнутри, одновременно с леденящим душу ужасом. Кристиана арестовали прямо в моей палате, объявив, что он подозреваемый в убийстве Томаса Перри. Ублюдок не выжил, несколько дней провалявшись в соседней реанимации. После разбирательств переквалифицировали в «превышение самообороны», а его выпустили под залог. Но детектив откровенно призналась мне, что ей пришлось попотеть, а кое-что из фактов и вовсе скрыть из дела, чтобы Кристиана отпустили. Что ей жалко меня, мне нужен Кристиан, а тот ублюдок был никому не нужен, только травил мир своим существованием.
Я очень хочу забыть этот период. Эти бесконечные недели в больнице, одиночество, и первые недели в квартире Кристиана. Первые два месяца «после» — истинный ад.
«Я знаю, что взял грех на себя. Но будь у меня возможность повторить — я бы сделал тоже самое, ни раздумывая. Единственное, о чем я жалею — я ничего не мог сделать Форресту… Но это пока, Ана».