— Тебе он не нравится, — счел нужным упомянуть Миха.
Мальчишку опять вывернуло, но не пеной, а желудочным соком и желчью. Запах был характерный.
— К сожалению, брагороднорожденная госпожа Бригитта чересчур уж долго внушала сыну мысли о его избранности. Господин Джеррайя силен и ловок, однако ума ему не достает.
— Выпорю, — просипел упомянутый господин Джеррайя.
— Сначала доживи, — старик разжал руки и забрал стекляшку, которая помутнела. — Твое тело избавилось от заразы, что вызывало лихорадку. Однако для этого потребовались силы.
— Матушка… запорет!
Пацаненок попытался встать, но легкий — сугубо в педагогических целях — подзатыльник опрокинул его на траву.
— И тебя, — просипел он, закрывая глаза.
Но вот бледность ушла и жара Миха не ощущал. Стало быть, жить будет.
— Все-таки раздень его, — велел он старику. — И сам тоже. Сейчас день. Тепло.
А мокрая одежда это самое тепло из тела вытягивает.
— Господин?
— Еда понадобится. Отойду. Вернусь. Костер, — Миха задумался. Костер нужен. И чтобы согреться, и чтобы эту самую еду приготовить. Что-то сомнительно, что они согласятся жрать сырое мясо. Нет, через пару дней-то согласятся. Голод, он такой. Но лучше до такого не доводить.
— Я сумею разложить костер, который не увидят, — старик потер руки. — Идите, господин. Я пригляжу за порядком.
Глава 25
В пыточной пахло железом и болью. Едким потом. Кровью. Дерьмом. Запахи эти прочно въелись в камень, но, казалось, ничуть не беспокоили Верховного. Устроившись в кресле, он спокойно разглядывал человека, растянутого на дыбе.
— Доброго дня, — почти нормальным голосом произнес Ирграм.
Верховный за прошедшие дни слегка похудел, но вместе с тем из облика его исчезла некая обреченность, заставлявшая думать, что осталось этому человеку не так и много.
— Доброго дня, господин маг, — Верховный улыбнулся и даже поднялся.
И одежда другая.
Теплая. Вон, и плащ, мехом подбитый, набросил. А то и вправду, зябковато здесь, несмотря на очаг и жаровни, на которых наливался белым цветом инструмент.
— Мне показалось, что вам будет интересно услышать. А заодно, помнится, вы говорили, что ваши методы дознания отличны от наших. Что они более совершенны.
Ирграм поклонился снова, давя облегченный выдох.
Дознание.
Конечно.
И его просят помочь. Дышать как-то легче стало.
— Я с радостью продемонстрирую все, что знаю, — он облизал пересохшие губы. — Но мне понадобится мой инструмент. Если будет кого послать, я напишу записку.
Верховный кивнул.
А человек, что до того висел спокойно, так, как живые не висят, задергался и заорал.
— Я рассказал все! Я…
— Заткни его пока, — Верховный поморщился.
Ирграм же с трудом остался на месте, когда мимо метнулась тень. Палач? Поговаривали, что дикари умели разделать человека на части так, что он долго еще оставался живым.
С другой стороны, разве не то же происходит в лаборатории?
Мысль была неправильной. И Ирграм затолкал её подальше.
— Кто это?
— Это? Это отец той безумной девушки, которая принесла проклятье. Он утверждает, что не учил этому дочь. Что он лишь надеялся, что Император обратит свой взор на неё.
— Вы верите?
— Не знаю. На дыбе сложно лгать. Если палач умел. Мой говорит, что он не лжет.
— И вы хотите проверить?
Верховный склонил голову.
Ждать пришлось недолго. Через четверть часа — чудовищно длинную четверть часа — принесли кофр с инструментом. Смешать зелье забвения недолго.
Пара капель лотосового молочка. Вытяжка из молок черной рыбы. Печень енота. Настой белокоренника. И драгоценная краска из морских раковин, которая размешивается туго, словно нехотя.
— Снимите его, — попросил Ирграм. — Посадите куда-нибудь или положите. На ровную поверхность, чтобы он не испытывал неудобства. Настолько, насколько это возможно.
Как ни странно, но подчинились.
В пыточной появился стол, судя по виду, весьма старый и часто используемый. Человека разместили на нем, прихватив руки ремнями.
— И кожа. Нужна чистая кожа.
Ведро воды и пара тряпок. А ведь он не так и пострадал. Кости пока целые. Суставы при должном лечении восстановятся. На коже пара порезов, эти и вовсе затянутся, стоит дать телу покой.
Ирграм отмечал их механически, пока наносил рисунок.
Две линии на лбу.
Переносица.
Веки.
— Закрой глаза, — сказал он человеку, который все никак не желал улечься. — Если краска попадет на них, ты ослепнешь.