Прав был тата, когда говорил, что на солнце заглядываюсь. Такой красивой была Катрина. Не знаю, уж как случилось: в ту минуту, когда меня заколотило, словно в ознобе, и я глаз оторвать не мог от девушки, и она разогнулась и долго глядела на меня. Так мы и смотрели не отрываясь друг на дружку, будто впервые увиделись, пока один из братьев не хлопнул сестру по плечу:
— Чего ты, будто остолбенела?
Мы снова взялись за серпы, но я знал: не жить мне без нее, моей будет дочка Попеску.
Мы с отцом жали до полудня. Потом сели обедать. А я все поглядывал на Катрину. Соседи тоже обедали. Отец хоть и занят был едой, но все заметил.
— Приглянулась она тебе, мэй?
— Очень, тата.
— Ну и что теперь?
— Как «что»? Женюсь.
— Поостынь, Дорикэ, а то как бы собаки не завыли средь бела дня. Разве пойдет она за тебя замуж?
— А почему ей не пойти, тата? Я не калека, не урод.
— Так-то так, мэй, Дорикэ! Ты здоров как бык. Силой бог тебя не обидел, а вот ума не дал.
— Ну знаешь, отец! — вскочил я на ноги.
— Сядь, мэй, сядь! Пылищи вон сколько поднял. Что про тебя скажешь, раз телом вырос, а умом не понял, что беден ты, а Попеску — богач и не отдаст за тебя дочку,
— Но и я ей приглянулся, тата! Чую сердцем, люб я ей, и она люба мне.
— С двумя погонами земли хоть кому люб будь, да все без толку, Дорикэ. Я, отец, верно тебе говорю.
Но я не понимал этого тогда, хоть на куски меня режь, птицелов. Мы, двое, хотели быть вместе и не могли из-за других? Эх, молодо-зелено… Откуда мне было знать… Парень как все деревенские парни, одевался я не хуже и не лучше других, работал, правда, поусерднее сверстников, да что в том худого? Но, видать, было…
Вечером, как стемнело, перестали мы с отцом жать, запрягли лошадей, сели в телегу и поехали до. мой. Когда мы поравнялись со двором Попеску, я выпрыгнул из повозки, и отец поглядел на меня, улыбаясь с иронией, а я пошел к колодцу, стянул с себя рубаху, ополоснулся холодной прозрачной водой, и дневную усталость как рукой сняло. И был у меня, эхма, Добрин, вечер… да что теперь говорить… У ворот Попеску я свистнул, потом прокричал кукушкой Но Катрина так и не выглянула. Зато явились ее братаны-верзилы.
— Мэй, кто там? — крикнул один из них.
— Я не вам свистел, — откликнулся я.
Братья подошли к воротам. Узнали меня:
— Это ты, Дорикэ?
— Я.
— Ты в сговоре с Катриной, мэй?
— В сговоре.
Парни открыли ворота и вышли на дорогу. Оба высокие, как и я, но если нападут, я обоих побью. И они это знали, как и я. К моему удивлению, братаны выглядели мирными.
— Мэй, Дорикэ, ты женишься на ней?
— Женюсь!
— Женишься и без приданого?
— Женюсь!
— Дорикэ, а если она голым-гола, в одном платьишке войдет в твой дом?
— Женюсь!
— А бумагу дашь, что ничего не затребуешь после женитьбы?
— Дам!
— Лады, Дорикэ! Завтра потолкуем, — сказал? братья и вернулись в дом.
Я отправился восвояси и не спал всю ночь. Я грезил с открытыми глазами о Катрине. Наутро я рассказал про все отцу. Он рассмеялся.
— Мэй, чертовы парни, видать, всем имуществом хотят завладеть. Говоришь, отдадут сестру нагой-бо-сой? И ты согласился? Да, Дорикэ, хозяина из тебя не выйдет, хоть бы человек получился. Ладно, бери ее, пошли они в з… скупердяи! Крыша над головой у тебя есть, два погона земли после моей смерти твои, пока я в силах буду работать, и ты мне помощник, глядишь, еще погон земли прикупим, проживем как-нибудь. Бери ее, Дорикэ, раз девка тебе приглянулась. А благословит ли вас старик Попеску? Может, у него другие расчеты? Разве отдаст он дочку без приданого? Да и захочет ли породниться со мной, с бедняком? Про это ты не подумал?
Не знаю, Добрин, как тебе сказать, другим я был в те дни человеком. Какое мне было дело до отцовских страхов? Как-то вечером я постучал в дом Попеску. Отдал братьям ту бумагу, мол, женюсь без приданого и после ничего не спрошу ни я, ни Катрина. С девушкой я, правда, еще не говорил, но почему-то был в ней уверен. Я знал, что люб ей. В поле, когда наши взгляды встретились, будто сговорились мы друг с дружкой. Но мне другое надо было услышать на словах, мол, любит. Ты смеешься, Добрин? Нет? Ну и правильно делаешь. Ты, верно, не понимаешь, как можно полюбить девушку, не перемолвившись с ней ни словечком, не обняв ее ни разу?
Итак, я пошел к старику Попеску. Он удивленно открыл мне дверь, но впустил в дом. Катрина сидела на лавке у керосиновой лампы и что-то шила. Будто маков цвет было у нее лицо, мэй, Добрин, или будто красное солнышко. Она не поднимала глаз. Попеску-отец пригласил меня сесть. Я сел. Он пододвинул свой стул ко мне.