— Но я теперь зовусь Бифкейк, так что, думаю, они не особо удачно имя выбрали, — пожал он плечами и сделал большой глоток молока, оставив белые усы над губой.
Я наклонился с салфеткой и вытер его лицо.
— Ладно, ты у нас Бифкейк, я понял. Но имя у тебя классное, ты в курсе?
— Папс сказал, что имя Катлер придумала Тара, когда я его спросил, — сказал он.
Тара — мама Катлера, и ее почти не бывает рядом, но я никогда раньше не слышал, чтобы он называл ее по имени.
— А… не знал. Хотя думаю, твоему отцу тоже оно нравилось.
Он пожал плечами:
— Может быть. Но первой его придумала Тара.
— И с чего ты вдруг называешь маму Тарой?
— Джоуи Биндл, он тоже в лагерь ходит, сказал, что мамы должны отвозить тебя в лагерь и готовить тебе завтрак и делать все, что у меня делает папа. Или ты, или дядя Ро, или дядя Кинг, или дядя Хэйз. Так что, думаю, Тару не стоит называть мамой.
Черт. Бифкейк умел говорить начистоту.
Вот за что я обожаю детей. Они не копаются в мыслях. Просто говорят, как есть. Мне это по душе.
Я провел рукой по щетине:
— Ладно. Я тебя понял.
Зазвенел колокольчик над дверью, и я обернулся. Вошла Руби. К ней подошла Мидж, и, черт подери, если Мидж Лонгхорн не выглядела при этом нервной как никогда. Она выпрямилась, закашлялась и все время прочищала горло.
Явно стащила собаку.
Я расхохотался, и Катлер обернулся, чтобы посмотреть, на что я уставился.
— Что смешного, дядя Ривер?
— Та женщина — дочка Лайонела. Она мне тут как-то рассказала одну забавную историю.
— Она очень красивая, да? — спросил он, и я кивнул.
— Да, красивая.
Руби шла, расправив плечи, с высоко поднятым подбородком, будто собиралась столкнуться с самим мафиози, и пристально смотрела на пожилую женщину. Мидж тут же отвернулась и повела ее в нашу сторону. Руби встретилась со мной взглядом. Они остановились у стола рядом с нашей кабинкой, и Мидж кинула ей меню.
Руби метнула на нее испепеляющий взгляд, и Мидж ретировалась.
— Я же говорила тебе, что она украла собаку, — прошептала она, переводя взгляд с меня на Катлера. — Привет. Я Руби.
— А я Катлер, но зови меня Бифкейк.
— Бифкейк, да? — Руби села на стул. — Отличное имя. Мне нравится.
Она сделала паузу, чтобы заказать у Летти, одной из официанток, а Катлер уже едва усидел на месте.
— А почему бы тебе не сесть с нами? Нам только что принесли еду.
Я видел, как Руби не знает, что ответить, потому что, похоже, ее колючесть не распространялась на детей.
— Он же представился тебе. Могла бы и сесть рядом.
Она поерзала с салфеткой, потом встала и села рядом с Катлером.
— Только не жди, пока я доем.
— Нам некуда торопиться. Пока папа работает, за мной приглядывает дядя Ривер.
Она кивнула, и Летти поставила перед ней стакан с содовой.
— Ладно, — Руби сделала глоток через трубочку и посмотрела на меня. Черт, она была чертовски красивая. И я рад, что она с нами. — Ну, расскажи, почему зовешься Бифкейк?
— Я как раз рассказывал дяде Риверу, что мое настоящее имя придумала Тара. Катлер. А мне оно не нравится.
— Кто такая Тара? — спросила Руби, когда Катлер прожевал и улыбнулся ей. Я не удивился, что она не знала о Таре. Та не была отсюда и с Нэшем встречалась недолго.
— Она моя мама. Но приходит ко мне редко, поэтому теперь я зову ее Тарой.
— Понимаю, — сказала она, и Летти поставила перед ней еду. — У меня мама была примерно такой же. Так что я тебя понимаю. Я тоже называю ее по имени — Венди.
Глаза Катлера распахнулись, пока она откусывала картошку фри.
— Правда?
— Правда. Зато у меня замечательный отец, и я этому очень рада.
— Мне нравится Лайонел, — сказал Катлер, макнув картошку в кетчуп, подняв брови и откусив кусочек.
Почему я, черт возьми, не могу оторваться, наблюдая, как они общаются?
— Мне тоже нравится Лайонел, — усмехнулась она. — А больше ничего и не нужно. Похоже, у тебя отличный отец. И видно, что дяди тебя обожают.
— А Джоуи Биндл говорит, что странно, что меня в лагерь не водит мама.
Дети умеют быть настоящими засранцами, когда захотят.
— Кто такой Джоуи Биндл? — спросила Руби, отложив сырный сэндвич и дожевывая.
— Мы вместе учимся и вместе ходим в лагерь.
— Ну, я думаю, что он странный, — пожала она плечами.
— Правда? — переспросил Катлер, распахнув глаза.
— Ага. С чего ему решать, кто должен тебя в лагерь отводить? Его, что, оба родителя каждый день приводят?
— Нет. Его папу я никогда не видел. Только маму.
— Ну вот. Почему Джоуи решает, как правильно? Почему только мама может водить, а папа — нет? Или дедушка с бабушкой? У всех семьи разные, и в этом их особенность. Скажи Джоуи, что тебе повезло — у тебя есть отец, который всегда рядом. Но не надо ему говорить, что тебе жаль его. Просто скажи, что тебе хорошо с тем, кто тебя забирает. Не у всех есть даже это.
Уголки губ Катлера приподнялись.
— Иногда меня дяди забирают. Вот сегодня — дядя Ривер.
— А вот Джоуи, может, и хотел бы таких крутых дядей, как у тебя. Иногда люди говорят гадости, чтобы тебе стало плохо, потому что сами из-за чего-то грустят.
— Ты думаешь, Джоуи грустит, потому что папа его не забирает?
Черт, как же я обожаю этого пацана.
— Я не знаю точно, потому что я не знаю Джоуи. Но если кто-то указывает на то, чего у тебя нет, то, скорее всего, у него самого внутри все не очень, — сказала Руби.
— А у тебя внутри все хорошо, Руби? — спросил Катлер, и я хмыкнул: ну, пацан не стесняется в выражениях.
Руби меня удивила — она вытерла руки о салфетку и улыбнулась ему:
— Большую часть времени — да. Хотя иногда и грустно бывает.
— Почему?
Она задумалась:
— Иногда становится грустно, когда мои братья делают что-то, что им вредит, а я не знаю, как им помочь. А у тебя как? Внутри все хорошо, Бифкейк?
— У меня внутри все хорошо, — сказал он, посмотрел вверх, а потом потянулся к ее руке. Она чуть вздрогнула — Катлер этого, конечно, не заметил, но я — заметил.
— Мне жаль, что твои братья тебя иногда расстраивают, — добавил он.
На лице Руби расплылась широкая улыбка. Я еще никогда не видел, чтобы она так улыбалась.
— Знаешь что?
— Что? — спросил он, макая ещё одну картошку в кетчуп.
— Разговор с тобой делает меня счастливой внутри, Бифкейк.
Вот так.
Кто бы мог подумать?
Она терпеть не могла почти всех, но Катлер, чертов обаяшка, растопил ее без малейших усилий.
— А я счастлив внутри, когда разговариваю с тобой, — сказал он, а потом повернулся ко мне. — А ты счастлив внутри, дядя Ривер?