На другом конце наступила тишина. Я подошла к лифту, помахала Дженне на прощание, проходя мимо её стойки.
— Отлично. Тогда я попрошу твоих братьев. Тебе нормально, если я все это скину на них? — в ее голосе звучало самодовольство, и это бесило меня до чёртиков.
— Конечно. Они взрослые мужчины. В конце концов им это надоест, и они скажут тебе «нет». Или ты можешь сама встать с постели, дойти до магазина и перестать тянуть всех за собой на дно.
— Ну да, как будто с тобой это когда-то срабатывало. Ты такая вся важная — с высшим образованием, с престижной работой. Думаешь, что лучше меня… — Венди продолжила сыпать обидными словами, как обычно. Что-то про то, что она моя мать, что надо уважать старших и прочие ее манипуляции, которые она использовала годами.
Из моей груди вырвался истеричный смешок, когда лифт открылся.
— Ты говоришь так, будто это плохо — усердно учиться и добиться хорошей работы. Я не собираюсь продолжать этот разговор. У тебя есть три месяца, чтобы начать платить за жилье. Мое предложение остается в силе: давай встретимся на ужин на следующей неделе, поболтаем. Я стараюсь изменить наш формат общения, чтобы все не сводилось к тому, что я приезжаю и решаю твои проблемы. Я хочу, чтобы у нас были хоть какие-то нормальные отношения. Но я справлюсь и без этого. Я уже ничего не жду, когда дело касается тебя.
— Я бы хотела этого, — сказала она неожиданно.
— Отлично. Я в лифте, сейчас связь пропадет. Завтра напишу, выберем день. Хорошего вечера.
— И тебе, — проговорила она, явно удивлённая тем, как все прошло.
Никаких криков. Я не повелась на ее провокации. И это было чертовски приятно.
Я завершила звонок, откинулась к стенке лифта и улыбнулась.
Все начинало налаживаться.
Сердце не болело так, как раньше, потому что я знала — мы справимся.
Он будет каяться, как следует, но я уже знала, чем всё закончится.
Я скучала по нему до безумия.
Я его любила.
Я хотела услышать, как он скажет это. Услышать, как он извинится — по-настоящему извинится за то, как повел себя из-за Дерека.
Но я знала, что он хороший человек.
Он единственный мужчина, которому я отдала сердце. Значит, выбора у нас не было — только всё исправить.
Потому что без него не работало ничего.
Я поспешила домой, переоделась в майку и джинсовые шорты, а потом села в каяк. Когда я оказалась на воде, уже было совсем темно, только лунный свет освещал дорогу к бухте. Но я могла добраться туда с закрытыми глазами — не впервой. Ночью здесь было особенно спокойно.
Шелест птиц в кронах деревьев и легкий ветерок, обвивающий лицо, успокаивали меня.
Но с бабочками в животе это не помогало.
Я больше не боролась с этим. Раньше я не была из тех, кто теряет голову из-за мужчины. Но Ривер Пирс — он был исключением.
Мой Дикий Ривер.
Даже когда я была на него зла до дрожи, это не имело значения.
Я все равно его любила.
Повернув за угол, я ахнула: вся бухта была украшена крошечными белыми огоньками. Лампочки сверкали на деревьях и кустах. Я увидела Ривера, сидящего на берегу, его каяк был привязан к старому деревянному причалу. Я скользила по воде, а сердце грохотало в ушах.
— Ты пришла, — сказал он.
— Это сказала она, — хихикнула я, не удержавшись.
Он пошел ко мне, не заботясь о том, что подол его джинсов промокнет. Он рассмеялся, подошёл к каяку, подтянул его к берегу и привязал рядом со своим. Протянул руку и помог мне выбраться.
— Сколько ты здесь уже? — спросила я.
— Почти весь день. Украшал, и не хотел пропустить момент, когда ты приедешь. Просто ждал. Надеялся, что ты придешь.
Он подвел меня к пледу, и мы сели. Рядом стояли фонари с горящими свечами.
— Когда я сказала тебе разобраться в себе, я не имела в виду, что надо обклеивать всю мою стену стикерами и освещать поллеса. Достаточно было просто поговорить со мной.
Он провел рукой по щетине и кивнул:
— Я не привык так сильно переживать. Я все испортил. И хочу это исправить. Мне нужно это исправить. Я был в шоке, когда увидел тебя в амбаре. В шоке от того, насколько глупо я себя вел. Я не знал, что сказать, и только все усложнил.
— Ты ничего не испортил сильнее, чем оно уже было. Просто не сделал лучше, — пожала я плечами. — Ты сказал много ужасного. Много такого, что сложно простить.
— Ага. Я был мудаком. Увидел этого надменного хлыща — и слетел с катушек. Сделал выводы. — Он прочистил горло. — Я сам не понимаю, зачем. Просто испугался. Подумал, что потерял тебя. Прости, Королева. Прости меня, черт побери.
Я молчала, вникая в его слова.
— Я понимаю. Но что теперь? Мы оба боимся, Ривер. И это не исчезнет только потому, что я теперь живу здесь.
— Я скажу тебе, что изменилось. — Он снова прочистил горло. — Я люблю тебя, Руби. Люблю так, как и представить не мог. И я буду бороться за тебя, за нас, каждый гребаный день. Вот что изменилось. За эти дни я понял — меня пугала не любовь к тебе. А мысль о том, что я могу тебя потерять.
Ком в горле стал таким плотным, что я едва смогла вымолвить:
— Я тоже тебя люблю. И понимаю этот страх, потому что сама боюсь. Но если мы хотим идти дальше, нам нужны четкие правила. Чтобы это работало.
— Я согласен. Назови условия, — сказал он, с дерзкой полуулыбкой на своём красивом лице.
— Начнем с того, что никаких обвинений. Мы оба прямолинейны, так что давай просто будем разговаривать.
Он кивнул:
— Я справлюсь.
— Никаких больше истерик и вспышек. Если тебя что-то беспокоит — просто скажи, — добавила я.
Он пожал плечами:
— Договорились. Что дальше?
Я с трудом сдерживала смех — он был таким серьезным и сосредоточенным, что это было одновременно и трогательно, и немного забавно. Мне хотелось забраться к нему на колени. Я скучала по нему. Скучала по всему, что с ним связано.
— Никаких больше стикеров. Если ты что-то чувствуешь — просто скажи. И я сделаю то же самое.
— Но ведь эта стена из стикеров — ну признай, это же было круто, правда? Даже Бифкейку понравилось. Он спросил у Нэша, можно ли ему сделать такую же стену у себя в комнате. Хочет, чтобы все его любимые девчонки оставляли ему записки. Включая тебя.
Я запрокинула голову, посмотрела на луну и засмеялась:
— Ему шесть. Для шестилетнего вполне логично выражаться через стикеры.