После казни тела заключенных клали в дощатые ящики, вывозили на телеге на далекий пустырь под названием Южный холм и сваливали в мелкий ров. Место кишело дикими собаками, поедавшими трупы. Часто в ров бросали и новорожденных девочек, убитых, по обычаю того времени, собственными родственниками.
Доктор Ся завязал дружбу со старым возницей и давал ему деньги. Порой возница заходил в кабинет и заводил с доктором бессвязные, на первый взгляд, разговоры, но в конце концов заговаривал о кладбище: «Я сказал душам мертвых, что не по моей вине они нашли там свой приют. Сказал, что я–то хотел им только добра: «В будущем году прилетайте, души, на свою годовщину. Но пока, если вы хотите подобрать себе тело получше, летите туда, куда повернуты ваши головы. Это правильный путь»». Дун и возница никогда не говорили между собой о том, что они делают, и доктор Ся так и не узнал, скольких людей они спасли. После войны спасенные «трупы» сложились и собрали Дуну денег на дом с земельным участком. Возница к тому времени умер.
Среди тех, кому они спасли жизнь, был и бабушкин дальний родственник по имени Ханьчэнь, игравший важную роль в Сопротивлении. Поскольку Цзиньчжоу был главным железнодорожным узлом к северу от Великой стены, японцы сосредотачивали здесь свои войска для нападения собственно на Китай, начатого в июле 1937 года. Меры безопасности были очень жесткими, в организацию Ханьчэня внедрили провокатора, и всю группу арестовали. Всех их пытали. Сначала им в нос заливали воду с перцем; потом били по лицу сапогом, подошва которого была утыкана гвоздями. Большинство казнили. Долгое время Ся думали, что Ханьчэня нет в живых, но однажды мой дядя Пэй–о сказал, что он жив и скоро его казнят. Доктор Ся немедленно связался с Дуном.
В ночь казни доктор Ся и бабушка отправились на повозке к Южному холму. Они остановились за деревьями и стали ждать. Они слышали, как дикие собаки рыщут вокруг рва, из которого поднимается тошнотворный запах разлагающейся плоти. Наконец показалась телега. Они разглядели сквозь тьму, как возница слез и стал вываливать тела из деревянных ящиков. Подождали, пока он отъедет, и подошли ко рву. Поискав среди трупов, они обнаружили Ханьчэня, но не знали, жив он или мертв. В конце концов они поняли, что несчастный еще дышит, но не может идти: его страшно пытали. С большим трудом они погрузили его на повозку и отвезли домой.
Его спрятали в каморке в самом дальнем углу дома. Единственная дверь вела в комнату мамы, куда попасть можно было только через спальню ее родителей — туда не мог зайти посторонний. Так как ход во двор имелся только в доме Ся, Ханьчэнь мог спокойно гулять там, если кто–то стоял на страже.
Но существовала опасность налета полиции или местных комитетов. С самого начала оккупации японцы организовали разветвленную систему таких комитетов. Во главе поставили местных воротил и вменили им в обязанность сбор налогов и круглосуточную слежку за «неблагонадежными». Это своего рода узаконенное вымогательство позволяло за счет обещаний «защитить» и доносов добиться немалой власти. За выдачу людей японцы предлагали солидное вознаграждение. Полиция Маньчжоу–го представляла меньшую угрозу, чем обычные граждане. На самом деле среди полицейских многие не любили японцев. К их основным обязанностям относилась проверка прописки, и они часто обходили дома. Однако они всегда предупреждали о своем появлении громкими криками: «Проверка прописки! Проверка прописки!», так что все желающие могли вовремя спрятаться. Заслышав эти крики, бабушка прятала Ханьчэня в куче сушеного гаоляна, приготовленного в дальней комнате для топки. Полицейские неторопливо заходили в дом, садились, выпивали чашку чая и говорили бабушке извиняющимся тоном: «Понимаете, это просто формальность...»
В то время маме было одиннадцать лет. Хотя родители не предупреждали ее, она знала: никому нельзя рассказывать, что Ханьчэнь живет у них в доме. Осторожности она научилась с детства.
Постепенно бабушка выходила Ханьчэня, и через три месяца он достаточно окреп, чтобы отправиться в путь. Прощание было волнующим. «Старшая сестра, старший брат, — сказал он, — я никогда не забуду, что вы спасли мне жизнь. При первой же возможности я верну вам долг». Три года спустя он сдержал свое слово.
Мама и ее подруги должны были в обязательном порядке следить за донесениями о военных успехах Японии — это входило в школьную программу. Японцы не только не стеснялись своей жестокости, но наоборот — похвалялись ею, чтобы вселить в людей страх. В фильмах показывали, как японские солдаты разрубают людей пополам, как собаки разрывают на куски заключенных, привязанных к кольям. Долго, крупным планом показывали расширенные от ужаса глаза жертв, ожидающих смерти. Японцы не разрешали девочкам одиннадцати — двенадцати лет закрывать глаза и затыкать рот платком, чтобы сдерживать крик. Долгие годы маме снились кошмары.