– Я выставил его из вашего дома, – напомнил я ей. – Ему не очень-то понравилось, как я обошелся с ним.
– Нет, но… что-то тревожило его, я в этом уверена.
Я встал и подошел к окну, глядя на безукоризненно правильные ряды окон в здании напротив и на засаженный низкорослыми кустами садик внизу. Два человека в белом медленно шли по дорожке, беседуя. Статисты, играющие докторов, автоматически подумал я и осознал, что часто смотрю даже на реальную жизнь как на кино.
Я вернулся к кровати и обратился к Доротее:
– Пол спрашивал вас об альбоме, пока вы находились здесь, в больнице?
– Думаю, нет, дорогой. Хотя все было так сумбурно. – Она помолчала. – Он сказал что-то о том, что вы забрали книги Валентина, и я не стала ему говорить, что вы не забирали их. Я не хотела спорить. Я чувствовала себя слишком усталой.
– Я нашел одну фотографию среди бумаг Валентина, которые передал мне ваш милый юный друг Билл Робинсон. Но я не думаю, что ради этой фотографии стоило причинять такой страшный вред вашему дому и вам самой. Если я покажу вам этот снимок, – спросил я, – вы скажете мне, кто изображен на нем?
– Конечно, дорогой, если смогу.
Я вынул из кармана фотографию «банды» и передал ее Доротее.
– Мне нужны очки для чтения, – сказала Доротея, щурясь. – Они в красном футляре на столике.
Я передал ей очки, и она посмотрела на снимок без особой реакции.
– Нет ли на этом снимке человека, который напал на вас? – спросил я.
– Ох нет, никого из них я не узнаю. Он был намного старше. Все эти люди так молоды. О! – воскликнула она. – Это же Пол! Этот, с краю, разве это не Пол? Каким он был молодым! И таким красивым. – Она уронила фотографию на одеяло. – Я не знаю остальных. Если бы Пол был здесь…
Вздохнув, я убрал фото обратно в карман и достал страничку из блокнота, который постоянно носил с собой.
– Я не хочу расстраивать вас, но, если я нарисую нож, вы сможете сказать мне, может ли это быть тот нож, с которым напали на вас?
– Я не хочу видеть его.
– Пожалуйста, Доротея.
– Пол был убит ножом, – всхлипнула она.
– Милая Доротея, – сказал я чуть погодя, – если это поможет отыскать убийцу Пола, вы посмотрите на мой рисунок?
Она покачала головой. Я положил рисунок возле ее руки, и долгую минуту спустя она взяла его.
– Как ужасно! – сказала она, глядя на него. – Я никогда не видела такого ножа. – Ее голос был совершенно спокойным. – Ничего похожего на тот.
Это было изображение американского армейского ножа, найденного на Хите. Я перевернул лист и нарисовал страшный «Армадилло»: зазубренное лезвие и все прочее.
Доротея посмотрела на него, побелела и не сказала ничего.
– Мне так жаль… – беспомощно сказал я.
Я думал о невероятном потрясении, охватившем Пола, когда он вошел в дом Доротеи и увидел «Армадилло», лежащий на кухонном столе. Когда он увидел, что я сижу там живой.
Он выскочил из дома и умчался прочь, и теперь бесполезно предполагать, что, если бы мы остановили его, если бы мы усадили его и заставили говорить, он мог бы остаться в живых. Я подумал, что Пол стал опасен для своего сообщника, он был готов сломаться, был готов сознаться. У самоуверенного, напыщенного, неприятного Пола сдали нервы, и это стоило ему жизни.
Мой водитель, рядом с которым на переднем сиденье устроился «черный пояс», доставил меня в Оксфордшир, время от времени сверяясь с моими письменными указаниями. Я сидел сзади, вновь разглядывая фотографию «банды» и вспоминая то, что говорили о ней Люси и Доротея.
«Они такие молодые».
Молодые.
Джексон Уэллс, Ридли Уэллс, Пол Паннир на этой фотографии были, по крайней мере, на двадцать шесть лет моложе, чем эти же люди, встреченные мною в жизни. Соня умерла двадцать шесть лет назад, а на этой фотографии она была юной и прелестной.
Скажем, снимок был сделан двадцать семь лет назад – тогда Джексону Уэллсу на нем около двадцати трех, а все остальные были еще моложе. Восемнадцать, девятнадцать, двадцать, но не более. Соня умерла в двадцать один год. Мне было четыре года, когда она умерла, я не слышал тогда о ней, и я вернулся сюда в тридцать лет и захотел узнать, почему она умерла, и сказал, что могу попытаться. И, сказав это, я запустил цепную реакцию, которая привела Доротею в больницу, Пола в могилу, а мне принесла нож в ребро… и все, что еще могло случиться. Я не знал, что в этой бутылке есть джинн, но если джинна выпустили наружу, его уже нельзя загнать обратно.
Мой водитель отыскал ферму «Бой-ива» и доставил меня к двери Джексона Уэллса. На звонок в дверь снова открыла Люси, и ее синие глаза расширились от изумления.
– Я сказала, – промолвила она, – что вы не рассердитесь, если я вернусь домой на денек, ведь так? Вы приехали, чтобы притащить меня обратно за хвостик?
– Нет, – улыбнулся я. – На самом деле я хотел поговорить с твоим отцом.
– Ой, конечно. Проходите. Я покачал головой.
– Я хотел бы, чтобы он вышел сюда.
– О! Ну хорошо, я спрошу его.
Слегка сбитая с толку, она скрылась в доме и вскоре вернулась вместе со своим белокурым, сутулым, продубленным солнцем и ветрами, рассудительным родителем – словом, таким же, каким я увидел его здесь неделю назад.
– Входите, – сказал он, делая широкий гостеприимный жест.
– Пойдемте погуляем. Он пожал плечами.
– Если вам так хочется.
Он вышел из дома, а Люси, не знавшая, что и подумать, осталась стоять на пороге. Джексон окинул взглядом двух молодых людей, сидящих в моей машине, и спросил:
– Друзья?
– Шофер и телохранитель, – ответил я. – Кинокомпания настояла.
– О…
Мы пересекли двор и дошли до ворот высотой в пять перекладин, которые неделю назад подпирал глухой Уэллс-старший.
– Люси проделала хорошую работу, – произнес я. – Она рассказала вам?
– Ей нравится беседовать с Нэшем Рурком.
– Они подружились, – согласился я.
– Я велел ей быть осторожнее. Я улыбнулся.
– Вы хорошо научили ее. – И подумал: «Слишком хорошо». Потом спросил: – Она упоминала о фотографии?
Он посмотрел на меня так, словно не знал, что ему ответить: «да» или «нет», но наконец сказал:
– О какой фотографии?
– Об этой. – Я достал ее из кармана и протянул ему. Он коротко взглянул на лицевую сторону, потом на обратную и без выражения посмотрел мне в глаза.
– Люси говорит, что надпись на обратной стороне сделана вашей рукой, – заметил я, забирая из его рук снимок.
– Что из этого?
– Я не полицейский, – сказал я, – и не привез с собой орудия пыток.
Он засмеялся, но общая осторожность, проявлявшаяся в нем на прошлой неделе, перешла во вполне определенную подозрительность.
– На прошлой неделе, – напомнил я, – вы сказали мне, что никто не знает, почему умерла Соня.
– Это так. – Его синие глаза, как обычно, лучились невинностью.
Я покачал головой.
– Все, кто на этом фото, – произнес я, – знают, почему умерла Соня.
Он застыл в неподвижности, но потом выдавил улыбку и придал лицу насмешливое выражение.
– Соня есть на этом фото. Ваши слова – бессмыслица.
– Соня знала, – возразил я.
– Вы хотите сказать, что она убила себя? – Судя по его виду, он почти надеялся, что я именно так и думаю.
– На самом деле нет. Она не намеревалась умирать. Никто не намеревался убить ее. Она умерла случайно.
– Вы не знаете об этом абсолютно ничего.
Я знал об этом слишком много. Я не хотел причинять никому вреда и не хотел, чтобы меня убили, но смерть Пола Паннира нельзя было просто проигнорировать, и пока убийца гуляет на свободе, я вынужден буду носить дельта-гипс.
– Вы все выглядите на этой фотографии такими молодыми, – сказал я. – Золотая девочка, золотые мальчики, все улыбаются, у всех впереди светлая жизнь. Вы все тогда были детьми, как вы говорили мне. Вы все играли в жизнь, все было игрой. – Я назвал по именам легкомысленную «банду» на снимке. – Это вы и Соня и ваш младший брат Ридли. Это Пол Паннир, племянник кузнеца. Это Родди Висборо, сын сестры Сони, то есть Соня была его тетей. А это ваш жокей П. Фальмут, известный под кличкой Свин. – Я сделал паузу. – Вы были самым старшим – вам двадцать два или двадцать три года. Ридли, Полу, Родди и Свину было восемнадцать, девятнадцать или двадцать лет, когда умерла Соня, а ей был только двадцать один год.