Доротее его визит не принес покоя.
– Он не позаботился о Валентине, – сказала она.
– Он его не знает.
– Лучше бы он не приходил.
– Не думайте об этом, – возразил я. – Валентин действительно получил то, чего хотел.
– Но он об этом не догадывается.
– Я абсолютно уверен, – убежденно сказал я, – что Валентин обрел мир.
Доротея успокоенно кивнула. Она и сама думала так, вне зависимости от вмешательства религии. Я дал ей телефонный номер отеля «Бедфорд Лодж» и номер моей комнаты и сказал, что могу приехать в любое время, если она не будет справляться.
Она печально улыбнулась.
– Валентин говорил, что вы мальчуганом были настоящим дьяволенком. Он сказал, что вы носились как угорелый.
– Только иногда.
Она потянулась на прощание поцеловать меня в щеку, и я сочувственно обнял ее. Во времена моего детства она не жила в Ньюмаркете, и я не был знаком с ней, пока не вернулся сюда снимать фильм, но она уже казалась мне родной старой тетушкой.
– Я всегда просыпаюсь в шесть, – сказал я. Она вздохнула.
– Я дам вам знать.
Я кивнул и вышел, помахав ей на прощание. Она стояла у окна в комнате Валентина, одинокая в своем скорбном бодрствовании.
Я поехал на конюшни, где мы вели съемки, и встал там посреди двора, глубоко дыша холодным вечерним мартовским воздухом и глядя в ночное небо. Ясный день завершился глубокой темнотой, звезды так сверкали и казались такими объемными, что можно было действительно ощутить бесконечные глубины и дали космоса.
Создание фильма о грязных земных страстях казалось пустым и бессмысленным делом в контексте вечности, но, увы, поскольку мы были лишь телами, а не духами, мы не могли сделать большего.
Spiritus sanctus. «Spiritus» по-латыни означает «дыхание». Святое дыхание. In nomine Spiritus Sancti. Во имя Святого Духа, Святого Дыхания, Святой Души. Будучи школьником, я любил логику и латынь. Став взрослым, я нашел в этом тайну и величие. Как режиссер фильма я использовал это, чтобы навести на зрителя ужас. Ради Валентина я узурпировал Господа. Бог да простит меня, думал я… если Бог существует.
«Роллс-Ройс» нашей суперзвезды мягко прошуршал по двору, и актер вышел из автомобиля; как всегда, услужливый шофер отворил перед ним дверцу. Мужчин-кинозвезд всегда сопровождают шофер, камердинер, секретарь (ассистент), а иногда телохранитель, массажист и дворецкий. Для женщин-кинозвезд добавим парикмахера. И тем, и другим требуется персональный гример. Всю эту свиту необходимо разместить, накормить и обеспечить платным транспортом, и это та причина, по которой лишние дни съемок непомерно увеличивают затраты.
– Томас? – спросил он, заметив меня среди теней. – Я полагаю, что опоздал.
– Нет, – уверил я его. Кинозвезды никогда не опаздывают, как бы ни были заняты. Кинозвезды – ходячие маяки, что в понятиях мира кино означает способность приносить деньги и доверие к проекту, а также невозможность сделать что-либо не так. «Маяки» получают то, чего желают.
Конкретно этот «маяк» опровергал свою репутацию привереды: он делал то, о чем его просили, с добрым юмором и артистизмом, рисуясь ровно настолько, чтобы удовлетворить поклонников.
Ему было пятьдесят, выглядел он на сорок и был одного со мной роста – чуть выше шести футов. Вне экрана черты его лица казались правильными, но ничем не примечательными, и все же у него имелась бесценная способность – передавать душевные движения и выражать чувства одними только глазами. Легким усилием глазных мышц он словно рассылал длиннейшие послания в крупных планах, а улыбка, которую он демонстрировал, чуть прикрывая веки, принесла ему славу «самого сексуального мужчины кинематографа», хотя, на мой взгляд, эта улыбка была только началом его талантов.
Меня никогда прежде не назначали режиссером фильма, где снимались такие актеры, и он знал это и делал на это скидку: он говорил мне, почти как О'Хара, что я должен владеть ситуацией и использовать данную мне власть.
Кинозвезда, Нэш Рурк, сам просил меня об этой ночной встрече.
– Все, чего я хочу, Томас, это немного тишины. И я хочу прочувствовать обстановку комнаты Жокейского клуба, которую вы построили в доме тренера.
Мы прошли к заднему входу в дом, ночной сторож впустил нас и отметил наш приход.
– Все спокойно, мистер Лайон, – отрапортовал он.
– Хорошо.
В пристройке к дому художник-постановщик, с одобрения и подачи моей и О'Хары, соорудил имитацию гостиной размером с настоящую комнату, а также воссоздал выходящий окнами на конный двор кабинет тренера в таком виде, каким он некогда был.
Наверху, убрав стену-другую и используя как старые фотографии, так и реальную обстановку, мы воспроизвели импозантную комнату, оригинал которой все еще можно было увидеть в главном здании Жокейского клуба на Хай-стрит, – комнату, где когда-то велись расследования и на карту ставились репутация и средства к существованию.
Настоящие официальные расследования уже сорок лет или более того проводились в главном офисе индустрии скачек в Лондоне, но в книге Говарда Тайлера и в нашем фильме инсценировка судебного заседания – неофициальное, крайне драматичное и изобличающее следствие – происходила в прежней непривлекательной обстановке.
Я зажег несколько уже подключенных ламп, бросавших тусклый отблеск на полированный паркетный пол, картины Стаббса и Герринга на стенах и роскошные, обитые кожей кресла, расставленные вокруг огромного подковообразного стола.
Сконструированная комната была намного больше, чем настоящая, чтобы в ней можно было поставить камеры. К тому же казавшиеся капитальными стены вместе с карнизами и картинами могли быть легко раздвинуты в стороны. Лампы подсветки на потолочных подвесках, сейчас темные, ждали в паутине проводов, выключателей и кабелей, пока придет утро и принесет им жизнь.
Нэш Рурк проследовал к одной стороне стола, отодвинул зеленое кожаное кресло и сел в него, я присоединился к нему. Он принес с собой несколько страниц заново переписанного сценария, которые сейчас и бросил на полированную столешницу, сказав:
– Сцена, которую мы делаем завтра, ключевая, верно?
– Одна из сцен, – кивнул я.
– Человек обвиняется, он расстроен, сердит, потому что ни в чем не виноват.
– Да.
– Ага. А наш друг Говард Тайлер крутит мне мозги.
Акцент Нэша Рурка, акцент образованного американца, с намеком на бостонское происхождение, не совсем соответствовал образу британского аристократа, тренера на скачках, которого он должен был изображать, – незначительная деталь почти для всех, включая меня, но исключая (что неудивительно) Говарда.
– Говард хочет поменять манеру, в которой я выговариваю слова, и чтобы я играл всю сцену задушенным шепотом.
– Он так сказал? – переспросил я. Нэш пожал плечами, частично отрицая.
– Он хочет того, что называют «застывшей верхней губой».
– А вы?
– Этот парень должен орать, во имя Господа. Он – человек с большой властью – обвинен в убийстве жены, верно?
– Верно.
– Которого он не совершал. И он стоит лицом к лицу с толпой дубовых пней, которые задумали спихнуть его так или иначе, верно?
– Верно.
– А председатель женат на сестре его покойной жены, верно?
Я кивнул.
– Председатель, Сиббер, окончательно катится в пропасть. Мы решили это сегодня.
– То-то Говард плюется по поводу убийцы-придурка.
– Завтра здесь, – я обвел взмахом руки достоверный макет комнаты, – орите себе на здоровье.
Нэш улыбнулся.
– И еще вы должны будете вложить немало угрозы в тон своего ответа председателю Сибберу. Вы должны убедить членов Жокейского клуба и зрителей, что у вас хватило бы душевных сил для убийства. Не будьте терпеливым и пассивным.
Нэш откинулся в кресле, расслабившись.
– Говард выплюнет свои кишки. От всех ваших новшеств его корчит.
– Я его успокою.
Нэш был одет, как и я, в свободные брюки, рубашку с открытым воротом и толстый широкий свитер. Он взял со стола сценарий, немного полистал его и задал вопрос: