Мария шла ленивой, мягкой походкой, ощущая свое гибкое тело. Высохшая трава приятно щекотала ноги. После напряженного дня она расслабилась, успокоилась и чувствовала такую легкость, словно растворилась в теплом воздухе. Подошла к реке, сбросила белую блузку и кожей ощутила движение теплого воздуха. Посмотрела на свою упругую грудь, расстегнула молнию на джинсах и через некоторое время уже плыла по течению, лежа на спине, закрыв глаза и раскинув руки, потом набрала в легкие воздуха и нырнула…
Она видела, как плавно и грациозно движутся под водой ее стройные загорелые ноги.
Мария была хороша собой и знала об этом.
Поняла это, когда ей не было еще и пятнадцати. Сначала по тому, как мужчины глядели на нее в трамвае и на улице, а затем и по тому, как держали себя с ней ее одноклассники, как старались обратить на себя ее внимание.
Первым, кто сказал ей это, был Мартинов.
Ее отец регулярно играл в покер с друзьями. Мартинов был одним из них. Они играли подолгу, целыми ночами, до обеда следующего дня. Однажды Мартинов пришел как обычно вечером, другие еще не собрались. Отца тоже не было – он повез маму в гости к ее приятельнице, предупредил, что скоро вернется. Мария и Мартинов сидели в гостиной. Она предложила ему виски, они пили и говорили о чем-то незначительном. Когда Мария налила себе вторую рюмку, он вдруг рассмеялся, удивленно посмотрел на нее каким-то новым, необычным взглядом и сказал:
– Знаешь, а ты красивая. И когда только успела вырасти. Сколько тебе лет?
Ей недавно исполнилось шестнадцать.
Но отбиваясь от его рук и задыхаясь от поцелуев, она забыла и о том, сколько ей лет, и обо всем остальном. Его зеленые молодые глаза смеялись, она хотела убежать, оттолкнуть его, но руки ее помимо ее воли обвивали его шею, нежно ерошили его волосы, и звонок в дверь, раздавшийся потом, показался ей донесшимся из какого-то другого, нереального мира.
С Мартиновым они встречались еще полгода.
Стройный для своих сорока пяти лет, всегда улыбающийся, сдержанный архитектор встречал ее на своей машине. Они пили кофе в ресторане у Панчаревского озера, а затем ехали на его дачу, которая была совсем рядом. Там, в белой комнате, она пылала в его объятиях, всегда ненасытная, всегда любящая, всегда беспомощная и сама себе удивляющаяся.
В школе дела ее шли плохо, там ей было неинтересно. Она еле высиживала один-два урока и бежала звонить ему по телефону, уговаривала встретиться сразу же, немедленно, не ждать конца занятий… У нее не укладывалось в голове, что какая-то там работа может его задерживать, она считала, что он должен мчаться к ней по первому зову.
В белой комнате они с Мартиновым почти не разговаривали. После всего, что бывало там, он становился молчаливым, лежал и курил. Слушал ее с легкой улыбкой и обычно произносил несколько слов в ответ на поток ее вопросов, на ее желание высказать все.
Вспоминая о нем, она остро, словно наяву, ощущала аромат айвы, лежавшей на подоконнике в белой комнате, жгучую боль и спокойный взгляд зеленых глаз.
Она не поняла, почему он оставил ее, но долго не могла забыть о нем, хотя после у нее были другие мужчины, помоложе. Они домогались ее, звонили по телефону, обещали, умоляли, лгали…
Потом Мария неожиданно увлеклась физикой. Ночами просиживала над книгами, чертежами, учила, что такое ядра, нейтроны, выводила формулы… И так же неожиданно охладела к этому предмету, стала получать по физике тройки. У нее появилась новая страсть – плавание. Она не вылезала из бассейна, тренировалась с утра до вечера. Показатели у нее были средние, но тренер упорно занимался с ней, потому что красота тоже могла вершить чудеса. Это было прекрасное время – вода и солнце, тренировочные лагеря на море, ночи с молодым тренером в прибрежных виноградниках или в его палатке под пение цикад… Тренер ей нравился, с ним все было просто, надежно, он жил в своем мире цифр, секунд и минут, его понятия были четки и конкретны.
Затем увлечение плаванием и тренером прошло, появились новые друзья. Так проходили дни, а когда наступило время сдавать экзамены на аттестат зрелости, она поняла, что созрела давно, но экзамены сдать без посторонней помощи не сможет. К счастью, ее отец руководил крупным производственным объединением, которое могло позволить себе сделать школе подарок – оборудование для кабинета физики. Так что школьники получили возможность овладевать тайнами науки, а Мария получила аттестат зрелости. Все остались довольны.
В университете Марии было скучно.
Законы римского и частного права особенно не интересовали ее. Зато на факультете были преподаватели, которыми можно было увлечься. А какими смешными казались ей очкарики-ассистенты, они постоянно низвергали авторитеты в науке и сразу же притихали, как только становились старшими ассистентами. Тогда они уже начинали считать, что ничего менять не надо. Ей была чужда бурлящая жизнерадостность ее сокурсников – они только-только открывали для себя то, что она открыла уже давно. На третьем курсе в коридоре к ней подошел мужчина в кожаной куртке и спросил, может ли она уделить ему пять минут. Он оказался кинооператором и пригласил ее на пробные съемки. Проба оказалась удачной, но роль не получилась – кроме внешних данных нужен был еще и талант, а она никак не могла заставить себя быть естественной перед камерой.
Но связи с оператором это не помешало. Ее сняли в одном эпизоде, и она все лето разъезжала со съемочной группой по приморским городкам, по разбитым дорогам, по стройкам.
Лето кончилось, фильм был готов, оператор уехал в Чехословакию, а ее пригласили на другую эпизодическую роль. Потом она поняла: ее пригласили не на роль, но все равно было приятно, безумно весело, они сумасбродничали, и это ей нравилось.
В университет, где ей было скучно, она не вернулась, осталась в кино. Сначала работала младшим ассистентом, потом ассистентом режиссера. Ее отец занимался своими заводами, торговыми центрами, заключал сделки за рубежом и узнал об этом только через два года.
Ей нравилась кочевая жизнь, встречи с разными людьми, с которыми приходилось работать, свобода, которую предоставляла ей профессия, почти полная независимость. А особенно нравились ей отношения между людьми ее круга, отношения, подобных которым нигде больше нет. Теперь она сама выбирала мужчин, которые ей нравились, была независима, уверенна в себе, красива.
«Волга» пролетела мимо маленького подсолнечного поля, мимо деревьев, за которыми еще дрожал свет заходящего солнца, и остановилась.
Милко вышел из машины, захлопнул дверцу и огляделся – Марии на поляне не было. Только кусты шиповника, росшего между прибрежными скалами, зазывно рдели ярко-красными ягодами.
Он медленно пошел к реке. Подойдя к самому берегу, увидел Марию. Она шла навстречу. Волосы ее были еще мокры, загорелая обнаженная грудь странно гармонировала с джинсами. Девушка только что вышла из воды и застегивала джинсы. Шла ленивой, мягкой походкой. Приблизилась к нему, улыбнулась и спросила:
– Хочешь жвачку?
Потом его пьянил запах ее тела, дурманил аромат дикой мяты, потом зубы их соприкасались, призывно рдели ярко-красные плоды шиповника и в траве пели поздние цикады…
Медленно опускались сумерки, солнце давно зашло, от реки повеяло прохладой. Мария лежала на груди у Милко и смотрела на темное небо: только на западе, там, где скрылось солнце, еще оставалась светлая полоска.
– Ты о чем задумался, Фитипальди? – спросила она. Он не ответил, нежно погладил ее упругую грудь, коснулся подбородка, губ. Рука замерла в ее волосах.
– Я тебе нравлюсь? – спросила она. – Сегодня я красивая? Отвечай. Я тебе нравлюсь сегодня? Сейчас?
Милко улыбнулся. – Каждый раз она спрашивала об этом.
– Отвечай, – настаивала она.
– А ты как думаешь? – засмеялся Милко.
– Сегодня я красивее, чем вчера? – смеялась она. – Ну скажи. Вот ты какой, ничего не говоришь. Скажи хоть раз…
А потом на землю опустилась ночь. Они лежали в траве, смотрели на темное небо и о чем-то разговаривали.