У тебя вроде все отлично Байетт
Она говорит отлично как будто имеет в виду что-то еще но я не понимаю и просто пожимаю плечами и
Ну да
Вот что я говорю
Свет глаза слезятся они всегда слезятся они слишком чувствительные я никогда не могла расширить зрачки у окулиста и кто-то нависает надо мной я моргаю контуры становятся четче
Паретта
Мотаю головой пытаюсь увернуться но она говорит что-то я не понимаю что
Тест они хотят провести тест
Моя рука движется
Я пытаюсь положить ее на место вернись я не хочу но нет прокол трубка и яркие желтые руки
Я открываю рот и кричу но звука нет только движение воздуха и что это в моей капельнице прозрачное втекает в меня
Я не могу сопротивляться
Потянуть напрячь растянуть и Тедди где же Тедди во мне что-то во мне что-то прохладное и сладкое
Его здесь нет
И меня тоже
Мягкий прилив
Волны
Берег на Ракстере у школы до токс
Я одна но не совсем я чувствую что сзади бегают и смеются и болтают другие и ничего страшного что я одна потому что стоит мне обернуться и они будут здесь
Но я не оборачиваюсь
В воде краб неподвижный и яркий и я наклоняюсь так что колени касаются воды не джинсы а юбка в клетку такая мягкая как будто я никогда не переставала ее носить
Краб смотрит на меня
Я смотрю на краба
Он заплывает мне прямо в руки и он сухой
Я сплю меня тут нет и я это знаю но я держу краба и разглядываю его блестящий панцирь в котором отражаются кусочки меня
сотни маленьких меня
и все говорят с возвращением а потом
Краб дергается и его клешни медленно чернеют
Сперва клешни а потом весь панцирь тело черное лапы черные мои ладони черные предплечья черные
Я пытаюсь выбросить его но не могу а вода вокруг черная и берег черный и если я отпущу его то исчезну
Если я потеряю его то исчезну
Я знаю это точно, как всегда бывает во сне
все черное все все и ох
Я просыпаюсь
Сперва вокруг тихо. В голове наконец проясняется, и я вижу, что в палате никого нет. Никто не идет. Может, они получили то, что хотели, а может, поняли, что никогда не получат.
– Привет.
Я приподнимаю голову и вижу Тедди, полулежащего в кровати. Он побледнел и осунулся, но улыбается. На нем медицинский костюм – такой белый, что больно смотреть.
– Они пробовали другое лекарство, – говорит он. – Вирус, который мог бы убить то, что в тебе сидит, но твое тело его отторгло.
Я снова смотрю в потолок, когда он продолжает:
– То, что в нас сидит. Я хотел сказать, то, что в нас сидит.
Помолчав немного, он встает, подходит к моей кровати и отстегивает ремни. Они мне больше не нужны. Мы оба это знаем.
– Нормально? – спрашивает он.
Я киваю. Открываю рот и похлопываю по горлу.
– Погоди-ка. – Он достает из шкафа маркерную доску, устраивается в постели рядом со мной, вкладывает мне в руку маркер, и мы задаем вопросы, на которые у нас скоро не будет времени.
Как твоя фамилия
– Что?
Мою ты знаешь
– Мартин.
Знаешь что говорят про мужчин у которых вместо фамилии еще одно имя
– Нет.
И я не знаю
Примерно через час симптомы возвращаются. Его прошибает пот, он начинает дрожать. Глаза ничего не выражают; под ними залегли глубокие тени.
Что болит?
Он стонет. Перекатывается, встает на четвереньки и блюет на пол рядом с кроватью. Черная комковатая жижа. Я кладу руку ему на плечо.
– Все нормально.
Но это неправда и никогда уже не будет правдой – и я протягиваю руку и дрожащими пальцами нажимаю на тревожную кнопку.
– Бесполезно, – говорит он. – Никто не придет.
Я не спрашиваю, откуда он знает.
Ему становится хуже. Он обмякает, словно разом лишившись костей, – прямо как Гэби с первого года, который она так и не пережила.
Я встаю на колени и помогаю ему занять мое место на подушках. Когда я кладу ладонь ему на лоб, он отстраняется.
Я не думала что это случится с тобой
Он закрывает глаза и откидывает назад голову. Кожа на его горле чистая, молодая и мягкая на ощупь, когда я касаюсь пальцем его ключиц.
– Понятно, – говорит он и надолго замолкает.
Я пишу, пока он спит. Снова и снова, через всю доску.