Девочки вокруг меня прикрывают головы куртками; дымка тем временем сгущается до тумана, в комнате нарастает шум. Кто-то начинает кашлять, видимость ухудшается, становится труднее думать. Капли оседают на ресницах, рассеивая свет, и я тру лицо руками. Они липкие, болезненно бледные, вместо кожи как будто перчатки из вязкого тумана. Грудь набита ватой, и чем глубже я дышу, тем меньше воздуха получаю.
Нам нужно выбираться отсюда. Нужно выбираться отсюда срочно.
Дверь в кабинете музыки новая, установленная несколько лет назад, с большим стеклом, армированным металлической сеткой. Я знаю, что директриса ее заперла, но все равно проверяю ручку. Бросаюсь на дверь всем телом – без толку.
– Стой, – говорит Джулия. – У меня есть нож.
Я пропускаю ее вперед; она приседает рядом с дверью, вытаскивает из-за пояса нож и начинает возиться с замочной скважиной.
Воздух наэлектризован паникой. Она не только внутри – она везде, и она подстегивает нас, усугубляя хаос. За криками я почти не слышу собственных мыслей, за туманом почти не вижу комнаты. Я прикрываю рот курткой и дышу через ткань. Какое-то время это помогает. В голове проясняется, и мысли приходят в порядок, но дыма слишком много, разбрызгиватели продолжают работать, и отраве некуда деться – только в нас.
И тогда они начинают падать. Быстро, за считаные секунды, изломанные, с распахнутыми пустыми глазами.
– О боже, – говорит Кэт и тоже оседает на пол.
– Джулия, – зову я. – Скорее.
Сара склоняется над Кэт и трясет ее за плечи. В другом конце комнаты кто-то маленький и тощий, как щепка, лежит на руках у Лэндри. Кто-то рыдает, кто-то кричит, и если мы задержимся здесь еще немного, то в живых никого не останется.
– Ничего не выйдет, – говорю я. Дыхание вырывается слабыми прерывистыми толчками. – Может, попробовать разбить стекло?
Джулия встает, пошатываясь.
– Чем?
Она права. В комнате нет ничего, ни одного пюпитра, а сетка изувечит руку тому, кто попробует разбить стекло. В голове туман, контуры расплываются. У меня мало времени. Нужно что-то решать.
Я снимаю куртку и оборачиваю ее вокруг левой руки, крепко сжимая ткань в кулаке. Я знаю, что будет больно, но яд уже обжигает легкие. Сейчас или никогда.
Я с силой бью по стеклу один раз, второй, третий.
Оно поддается. Секунду я не чувствую ничего, только холодный порыв свежего воздуха, а потом боль ослепляет меня, взрываясь в руке, кидая меня на колени. Я подползаю к двери, просовываю невредимую руку в дыру и нащупываю замок. Металл проворачивается в липкой ладони, и я думаю, что меня сейчас стошнит.
Я наваливаюсь на ручку. Мир накреняется. Дверь распахивается, и я вижу над головой размытую серую плоскость. Я не чувствую руки. Я закрываю глаз и оседаю на пол.
– Эй! Эй, ну же, очнись.
С неимоверным усилием открываю глаз. Надо мной склоняется Джулия.
– Получилось? – каркаю я.
– Все хорошо, – говорит она. – Воздух очищается. Подними руку. Мне кажется, ее надо держать повыше, кровь так и хлещет.
Она приподнимает мне локоть и снимает куртку с изрезанной руки. Ощущение такое, будто с меня сдирают кожу, но это всего лишь боль, а к боли мне не привыкать.
Комната снова обретает резкость, и я начинаю видеть. Девочки распростерлись на полу там, где стояли. Мы с Джулией у двери, остальные лежат по всей комнате. Кто-то приходит в себя и начинает шевелиться, но глаза у всех затянуты одинаковой мутной пленкой.
– Все наружу, – говорю я. – Надо выйти из этой комнаты.
Разбрызгиватели постепенно останавливаются, и Джулия помогает мне прижать руку к груди и подняться на ноги. Выложенный плиткой пол усыпан стеклом и заляпан кровью. Я смотрю, как выжившие тащат мимо меня в коридор тела, и медленно иду за ними.
Как она могла так поступить? После всех этих месяцев, после всего, что мы пережили, – как она могла поставить на нас крест?
Глава 21
Шестнадцать трупов. Мы подсчитываем потери в коридоре, подальше от остатков газа, и Джулия перевязывает мне руку полосками ткани, оторванными от куртки одной из погибших. В основном это малыши – из младших классов осталась только Эмми, – но умерла также моя одноклассница Дара и еще три девочки годом старше. Мы выкладываем их тела в ряд и закрываем им глаза.
Воцаряется тишина, которую нарушают только приглушенные рыдания. Нас осталось человек сорок, и мы чувствуем себя такими ничтожными. Я вижу, как Эмми сидит у тел своих одноклассниц, осторожно причесывая им волосы пальцами, и у меня перехватывает дыхание.