Но как же охота зажечь где-нибудь тёплый и уютных огонь, как накануне вечером, что бы он мог хоть немного согревать и разгонять окружающий мрак, прогнать всё тёмную нежить, что мрак страха и уныния на людей насылает. Но что бы он только горел, не сжигая всё вокруг, и светил не ослепляя тех кто ищет у него приюта. Но как найти или разжечь такой костёр, что мог бы согреть и осветить тот мрак, что всё больше заполняет тебя изнутри?
И Златооке ничего не оставалось, как молиться внутри себя, вспоминая вечерний костёр, и прислушиваясь к храпу, раздававшемуся сквозь щели пола из самого погребка. Ещё одна причина, почему наставник старается ночевать в отдалении от своей подопечной. Однако саму Златооку в эту ночь храп безбородого мужчины куда более успокаивал.
Она решила начать считать храпные вздохи мужа, что бы уснуть. Затея, хоть и дурацкая, но до чего же Златооку к тому мгновению достала эта бессонница!
Раз… Хррр… два…. Хррп… три… хрпф… четыре… Фхрр… Пять… хр-хрып….
Как только Златоока начала присчитываться, травник внизу заворочался во сне и перевернулся на другой бог. Слышно его стало туже.
Мысленно выругавшись, девушка сама поворочалась со скоростью вожжи над лучиной, а потом со злостью села и обняла свои колени. «Ну что за Леший!» - прозвучали мысли в темноте.
Слегка похолодало. По телу бежали робкие мурашки. Спать совершенно не хотелось и смысла не имело, и посему Златоока просто слегка раскачивалась, обняв себя.
Почему то ей было не то, что бы тревожно на душе, но очень суетно. В голове мысли носились бешенными стайками а вся казавшаяся неподъёмной дневная усталость снялась сразу как только голова коснулась подушки. Но вот что мешало Златооке уснуть, что именно?
Поднявшись на ноги и стараясь ступать по доскам как можно тише (хотя, что бы разбудить спящего внизу Мирослава Вестеславовича, одного скрипа будет явно недостаточно), девушка пошла в сторону стены с луками.
Её лук был ивовый с осиной полоской коры для укрепления. Он был чуть длиннее и легче лука травника-Мирослава, хотя роста оба были примерно одинакового. Зато лук наставника Златооки был по форме больше похож на всаднический, и сделан был, если верить словам Мирослава из настоящей красной берёзы. Сама Златоока в это с трудом верила, но учитель рассказывал, что далеко на севере среди угорцев и корелов такие растут.
Стрелял травник неплохо, и даже Златооку кой чему научил, пару хитростей в обращении с луком и тройку со стрелами поведал. Таких не знает даже отец Златооки.
Встретились они как раз когда Златоока, тогда ещё не девушка а юная девчушка, училась охотиться сама. Случайно угодила в капкан, заготовленный для одной очень вредоносной ласки, из за который лекарь-отшельник потерял имевшихся у него когда-то курочку с чёрным петухом. И, как он рассказывал девушке, красивая это была парочка, что подтверждают перья на его стрелах. Для своих Златоока использует перья перепелов а один раз подстрелила ворону. Просто ради проверки своих охотничьих навыков и отчасти потому, что ей дико досаждал крик этой сварливой птицы. В итоге она ещё года два враждовала с вороньим племенем, а стрелы с их перьями удачи ей в дальнейшей охоте не принесли, даже наоборот. После нескольких буйных неудач, одна из которых едва не угрожала ей погребальным костром, девушка хотела уже и покончить с охотой и со злости поломала и сожгла стрелы с «несчастливым» опереньем. Увидев это, травник Мирослав заметил:
- Очень многие сейчас начинают охотятся только потому, что им нравиться видеть смерть тех кто их слабее, но были времена, когда человек охотился, потому что уважал добычу, которая могла спасти его и род его от самой страшной из смертей всего сущего.
- От голода что ль? – удивилась тогда Златоока.
- Не познав истинного страха нельзя понять его силы, - очень просто, не подтверждая и не уточняя заметил наставник…
Однажды, Златоока даже попробовала натянуть его лук. Хотя её собственный был дольше и не менее дальше попадал в цель, но натянуть лук Мирослава Вестеславовича ей оказалось слишком туговат.
Несколько птиц на улице вдруг вспорхнули разом. По выработавшейся в лесу привычке Златоока присела и замерла. Где то вдали послышался не то скрип, не то стон. Звук при этом был всё же не древесный, как послышалось поначалу девушке. Он повторялся, и не как обычные жалобы деревьев во время сильного ветра, а как… плач.
«Нет, не может быть!» - охотница и травница в одном лице тут же притаилась, не прикращая, впрочем, дышать.