Солнце склонилось к закату. Ещё голубое небо было расчерчено и окрашено золотисто-малиновыми полосами зари редких перистых облаков. Кричали птицы высоко вдали. По началу собравшиеся у костра степные люди ещё гудели о чём то, но при приближении Куни и её провожатых умолкли.
Куня поставили ближе всех к горящему костру, напротив вождя, но позади неё сомкнулся круг людей племени. Свет жаркого пламени ещё сильнее выделил её посреди соплеменников, ещё более разобщая. Словно в центре костра стояла не урождённая кочевница племени Степных псов, а кто то чужой, случайно забредший в племя и примеривший их одежды.
Так, возможно, и было, отчасти.
Все кочевники племени Степных Псов имели от рождения тёмные волосы, у многих были карие глаза, изредка попадались и серые, как, например, у средней сестры Намы.
Кожа девочки была заметно бледнее. Огромные глаза имели цвет зимнего неба, под которым она родилась в самый лютый мороз, а волнистые волосы впитали в себя весь цвет лучей полуденного солнца. К тому же все Степные Псы хоть и были худые, но не такими веточно хрупкими, как Куня.
Длилась минута молчания. Вдруг кто-то из толпы бросил камень в сторону Куни. К счастью, не метко, только плечо задел. Но почему-то именно в этот момент Куня разозлилась. Всё это время ей каким-то образом удавалось оставаться отрешённой от всего происходящего с нею. Брошенный камень словно порвал невидимый шатёр, которым она себе до сих пор себя окружала. Неприглядная истина прорвалась наружу. Девочку окружали обозлённые и невежественные люди, и впереди неё, отгороженный стеною костра, стоял самый главный человек, который управлял этой сварой обозлённых и невежественных "детей Степного Воина".
И управлял, надо сказать, хорошо, направляя вождём племени как пастух ведёт стадо своим кнутом.
Никто не знает истинного имени шамана, так как имя — это великая тайна всех ведающих скрытыми знаниями общения с богами и духами. Единственное, что о нём знала Куня, что это по его вине племя не желает видеть её среди своих. Именно его неприязнь к девочке была настолько сильной, что заразила почти всех соплеменников. И будь его воля действительно равной божьей, он бы убил её сразу после рождения, как это делали с рождёнными калеками и от злобы врага. Лишь неведомым чудом матери Куни удалось отговорить шамана, умолить вождя смилостивится над судьбой только что рождённой девочки от неизвестного отца. Для Куни это до сих пор оставалось загадкой, даже большей, чем имя и судьба её отца.
Шаман сидел возле вождя племени Степных Псов, которого звали Яхон. Это был уверенный, сильный, великодушный к своим соплеменникам и нетерпимый к врагам, ревностный блюститель и хранитель законов и обычаев своего племени. Он уважал и любил свои родные обычаи и устои даже настолько ревностно, что порою это доходило до абсолютной непримиримости к любым попыткам хоть немного отступить от привычного уклада племени, или хотя бы добавить немного нового да полезного или убрать ненужное старое. Лишь в выборе путей кочевья он мог проявлять гибкость решений, прислушиваясь к советам старого шамана, похоже, самого приближённого и доверенного к нему советчика.
Многие в племени уже давно подозревали, хотя и суеверно боялись высказать это вслух, что в племени уже давно все решения, принимаемые вождём, до этого успевают вызреть в голове шамана. Нет, бесспорно, будь вождь Яхон слабаком, в племени сразу же потребовали избрать нового правителя. Неуверенный и глупый вождь не может вести за собой племя суровых Степных Псов.
Однако шаман, пользуясь яростной бескомпромиссностью и слепым упрямством своего вождя, умел водой сквозь щели в земле, незаметно направлять волю вождя в нужное шаману русло.
Сам Яхон высокий, широкоплечий, суховатый, как и все в племени муж, до самых глаз заросший густой бородой. А старик-шаман рядом с ним был ещё суше, смуглее всех в племени, С мелкими трещинками морщинок, абсолютно безволосый. На тощей шее каким-то образом удерживалась довольно крупная лобастая голова. И на этой голове, практически без выражения, смотрели на девочку выгоревшие, бледно-серые глаза. Шаман словно находился в созерцательной полудрёме. Однако Куня затылком чувствовала, что это только внешнее впечатление. Ведь почему-то никого не тянуло взглянуть хотя бы случайно в эти тусклые старческие глаза.
В глаза же вождю Куня могла бы взглянуть, лишь бы её взор в целом не притягивался к её злейшему врагу. Но искры пламени взлетали так высоко, что осмелиться на такую дерзость даже при её злобе и закипающему гневу, Куне было слишком больно. Но ей и так было хорошо всё видно.