Ияхов начал искать следы. Приседал, принюхивался. Как истинный охотничий зверь, Яхов во всём доверял своему чутью, коим было и нюх, и слух, и ещё кое-что глубинное, внутреннее и непознанное разумом, но скорее, где то в роду да в крови своей написанное.
Следы были уже стёршиеся, давности дней четырёх, даже запах остыл. Однажды Яхов бывал в деревне, поражённой мором, поэтому смог даже сейчас по запаху определить, что здесь явно можно не опасаться подобной иль иной хвори.
Однако... Что же заставило жителей так поспешно покинуть свои дома?
На этот вопрос ответ опытный следопыт найти так и не смог. Но и он, и юная Русия смутно ощущали слабую тень ещё не выветрившегося отсюда духа.
Духа страха.
Днём, впрочем, сей дух ещё не слишком сильно присутствовал, но ведь вечер наступал всё ближе. А с ним, как и заведено посреди живых, приближались и усиливались все забытые днём тревоги да беспокойства. Особенно сильными становаясь в местах, подобным этому. Но с усталостью путники к этому времени уже тоже устали мучиться.
Зайдя в дом, показавшимся наиболее безопасным следопыту и его спутнице, он, соблюдя ритуал почтения домовых и дворовых духов, произнёс молитву, поклонился, подбросил пару монет в красном углу. Денег, хоть и немного оставалось у путника, но не гоже в этом месте и сейчас предаваться скаредности.
Разведя печь путник отправился поискать чего-нить съестное в окрестностях, а в девочке после его ухода тут же проснулась хозяйка. И пусть она не знала, да и знать не желала, отчего предыдущие хозяева оставили свои жилища, она собрала из имевшегося у них хвороста метёлку и принялась выметать сор из избы. Привычная работа позволила ей отвлечься от нелёгких невзгод последних месяцев.
Мужчина-странник огляделся, исследуя окрестности. Большинство калиток дворов не закрыты или закрыты не до конца. В некоторых дворах паслись оставшиеся без хозяев дома и причитающегося им молока кошки, дворовые псы были отвязаны от своих конур, но видать, не все из них захотели покинуть родные подворья вслед за хозяевами, иль может хозяева не взяли, всякая бываль… Но если какая скотина хлевная и была забыта, то только на время. Окрестное зверьё не умело упускать подобных подарков судьбы…
Когда раскрасневшееся солнце поцеловало макушки деревьев, Яхов вернулся в дом, в котором он оставил Русию. Там его ожидал нежданный подарок: она тихо играла с котёнком и чему то смеялась. Это было неожиданно. Она, оказывается, умеет СМЕЯТСЯ!
Её смех был тихим, на одном дыхании, но в тишине дома покинутой деревни и стольких дней путешествия с этой странной девочкой, когда Яхову казалось, что он и вовсе с собой разговаривает, а Русия что то вроде ходячей куклы, или зверька, как тот же камышовый котёнок, по неизвестному капризу судьбы и богов родившейся белее первого снега, смех Русии было неким невероятным, даже нереальным чудом.
И, надо сказать, мужчина этот хоть и не очень разбирался в смехе людском, как и во всём звучащем и мелодичном, если оно не касалось охоты, битв и выживания, но этот почти неразличимый смех безмолвной девочки очень ему понравился. Больше, чем все смешки и весёлки, которые он слышал в своей жизни. Ну, может, только один…
Придя в дом, Ияхов выложил на стол всё, что ему удалось найти в деревне. Не считая пару цветков тысячелистника и одной ветки полыни, кое-где отыскался немного, на две медвежьи ладони Ияхова крупы, десяток яблок, и пойманная в чьи-то забытые силки ласка, на которую жуткий странник наткнулся случайно, обходя рядом растущий лес. Попалась ласка давно, почти издохла от голода и жажды. Из жалости, но скорее из охотничьего расчёта и опыта Ияхов быстро и безболезненно свернул зверьку шею. Потом убрал ловушку и на этом месте положил пойманного ранее степного зайца, кои слишком часто попадались Ияхову и Русии, даже приелись уже.
Но про всё это он девочке не говорил, в по чисто мужскому разумению просто не видел смысла что либо сейчас объяснять, да ещё и слегка неразумной девочке.
Помимо кушанья нашёл Ияхов и вполне приличную короткую рубашку исподнюю, оставленную и забытую хозяином на верёвке возле дома.