Так же попалась ему на улице запылённая овчинка, но пока ещё годная для выделки, если срезать мех и вымочить в разведённом уксусе кожу. А то те обувки, что носила сейчас Руся, были хоть и дублёные из трёх заячьих шкур, но не велико время, как износятся вконец. Другое дело поясок с чехлом для шила. Для него не только заяц, гадюка случайно пойманная Русей пошла. Что более удивительно, её она ничуть не испугалась, а более того, очень аккуратно, уберегаясь от укуса, оглушила змею и отрубила ей голову охотничьим ножом, и даже разделала и приготовила.
Надо признать, приготовила очень неплохо, ибо не знал Ияхов Каземирович, что в племени Степных Псов в голодные переходы даже самыми ядовитыми гадами не брезговали, а уж в хорошей коже и отделке её толк всегда знали. Девочка даже из остатков кожи себе плетённый головостяжец изготовила. Ну а Ияхов подумал тогда, что и нож бы ей серьёзней пригодился, да только нужной стали нет, каки кузни. Зато изготавливать обувку ремни и ножны умел, даже с шнуровкой дело знавал и дружил не хуже дев молодых (и это несмотря на его пугающе узловатые и жёсткие на вид пальца, с ногтями как черепаший панцирь!).
Таким образом, дальнейшее путешествие вместе и для девочки, и для её необычного спутника, и даже для подрастающего котёнка значительно облегчилось…
***
Не сказать, что Куня была рада от мысли переночевать в столь ужасном месте. Нет, внешне деревня имела вполне надёжный вид… только вот безлюдная. Ну совсем, совсем никого в ней не было. Даже случайных животных в ней попалось на раз-два, да и те сбежали раньше, чем она с её богоподобным спутником их заметила… да и птицы не торопились садится на землю этого места, только пролетали в небе, хотя для них здесь ещё было, чем поживиться…
Да и Ун даже не пытался найти здесь мышей, только жался к девочке, почти вжимался, пока они в деревню входили.
Котёнок, увязавшейся за ней, коего она мысленно нарекла Уном, подобно тому, как братец во сне по прежнему завёт её «Унння! Уння!...». Лучше даже не задумываться об этом, что бы совсем духом не пасть.
Хоть она не в силах произнести ни звука, словно духи могильников забрали у неё в наказание за то, что она их потревожила, саму способность говорить, а Унн каким то образом её слушается.
Куне, которую теперь так же кличат совершенно неведомым ей именем «Русия», порой находит, что она и её котёнок способны понимать друг друга едва ли не мысленно…
Но вот по поводу своего вынужденного спутника, Ияхова Каземировича, она не могла определить для себя что либо точное и путное…
С одной стороны – он неплохо к ней относился, заботился, пытался разговаривать. Она даже смогла выучить несколько слов на его странном гортанном языке, таких, как: «стой», подойди», «рыба», «заяц», «нож», «еда», «кошка» и «спать»…
Но с другой стороны Куню страшно пугал сей чужеземец, внешне мало чем отличающийся от главного божества её бывшего племени…
Но он хотя бы не пытался её обидеть! И приносить в жертву котёнка не требовал!
Переодевшись в новою одежду Куня впервые с изгнания почувствовала себя по настоящему человеком. Всё таки не слишком приятно постоянно ходить только в нательной рубашке по раскалённой днём степи и очень холодным по ночам лесам. А особенно после всех слов о себе, что она про себя слышала в племени. Казалось Куне, что клич «призрачная девочка» преследовала её всё то время, пока она странствовала с жутким мужчиной, погоняя вперёд не хуже камней и палок, которые на неё заготавливали бывшие соплеменники. Все эти дни и смены лун ей не давали покоя сомнения, переходящие в неясные сны, хоть и не кошмары, но просыпаться от них было всё равно неприятно.
Однако почему то сейчас, надев почти новую одежду и примерив на временную «заячью» обувь непривычные, но вполне сносные соломенные тапы, Куня поняла, что она не только человек, но и ещё свободный и живой человек.
От прошлого отсечённая, ныне живу -- словно ветер поёт,
Для своих навсегда мёртвая, но мёртвые не радуются тела теплу!
Новое платье – словно новое имя, новая обувь – дорога мне дом.
И жива и свободна, ибо у иных не бывает радости от перемены любой…