— Ты что, женщина?
«Это Гулоян», — отметила мысленно Варвара, а вслух тоже спросила:
— А что?
— Зачем ты тут?
— Должно быть, у мужчин-корреспондентов животы болят, — отозвался справа Шрайбман и засмеялся добрым смехом. — А я, Арам, давно уже догадался, что наш корреспондент — женщина… Это ты недогадливый!
— Какой родился, такой уж и есть! — резко ответил Гулоян. — Это не дело — посылать сюда женщин. Так и моя Кнарик может очутиться тут.
— А санитарки? — сказал Шрайбман. — Для санитарок ты, кажется, делаешь исключения, Арам?
Очевидно, за этим крылось что-то известное только им двоим, потому что Шрайбман снова засмеялся, а Гулоян кратко и недовольно пробормотал что-то по-армянски.
Они обменивались своими мыслями вслух, словно Варвара и не сидела меж ними, хотя все, что они говорили, так или иначе было рассчитано на нее.
Гулоян и Шрайбман истосковались от долгого сидения в своем окопе, поговорить им хотелось. Появление женщины их обоих взволновало, но не могли же они так сразу панибратствовать с нею!
Бронебойщики делали вид, что им безразлична эта женщина, которая неожиданно очутилась с ними, отчего в окопе стало еще теснее и неудобнее, и балагурили меж собой по-солдатски, большей частью — хотели они этого или нет — про женщин на войне.
— Без санитарок нельзя, — сказал Гулоян, отвергая намек Шрайбмана, — это все-таки женское дело. Мужчина так не перевяжет, руки не те. Хотя, правду говоря, когда ты ранен, все равно, кто перевязывает.
— Нет, не говори, Арам, — возразил Шрайбман. — Когда меня впервые ранило, очнулся я в кустах и увидел над собой черную волосатую морду… Ну, думаю, Сема, самого старшего черта прислали тебя в ад тащить! Стал меня этот черт перевязывать, я ему и говорю: «Кто тебя, дурака, на эту работу поставил? Тебе снаряды к гаубице подавать как раз хорошо было бы!» — «Молчи, говорит, если б я тебя из-под огня не вытащил, плакала бы твоя жена…»
— Чтоб вытаскивать, мужчина лучше, — согласился Гулоян.
— А вы уже были ранены? — спросила Варвара.
— Нет, бог миловал.
Гулоян трижды плюнул через плечо, а Шрайбман засмеялся:
— Не плюй в колодец…
— Не о том говорится.
— Я знаю… Женщина лучше перевяжет. И скажет что-нибудь такое, от чего сразу легче становится… Или посмотрит… Если снова суждено, пускай меня перевяжет красивая девушка с синими глазами, с легкими руками…
Они помолчали. Гулоян зевнул и передернул плечами, хоть было совсем не холодно.
— Говорят, на фронте есть авиаполки специально женские.
— Я фотографировала в таком полку.
— И ничего? Летают?
— Ничего. И летают и бомбы бросают.
Гулоян снова передернул плечами.
— Летать не тяжело, тяжело падать… А ты давно воюешь?
— С первого дня.
— Тебе, должно быть, страшно было сначала?
— Сначала было страшно, а потом я привыкла.
— Ко всему можно привыкнуть.
— К смерти не привыкнешь.
— Ты, Сема, много думаешь о смерти.
— Да и она обо мне часто вспоминает.
— Что правда, то правда.
— А недавно и о тебе спрашивала.
— Это когда же?
— А когда «тигр» полез на нас.
— «Тигр» сначала полез на Федяка.
— А кто такой Федяк? — спросила Варвара.
— Бронебойщик, как и мы, — ответил Гулоян.
— Ну и что ж этот Федяк?
Варвара почувствовала, что бронебойщики недаром упомянули Федяка, — должно быть, он тоже играл какую-то роль в уничтожении «тигра»; надо теперь не отставать от них — разговор сам собой пришел к «тигру», и они ей все расскажут.
Нам некогда было смотреть, «тигр» на нас повернул, — неохотно сказал Гулоян, словно ему вдруг расхотелось говорить про Федяка и про всю эту историю с «тигром».
— Лучше Федяка у нас бронебойщика никогда не было, — добавил Шрайбман. — Я его давно знаю, с самой Волги.
Бронебойщики замолчали, Варвара больше не расспрашивала их.
За их спиной, откуда-то из-за реки и леса, на небосклон выкатилась большая красная луна. Поднимаясь по небу, она постепенно уменьшалась, теряла красный цвет и вскоре уже блестела над ними холодной серебряной поверхностью, вокруг которой на большом расстоянии померкли звезды. В темноте Варваре казалось, что на бесконечно большом поле, которому ни конца, ни края нет, затерялся только один окон и в нем только они трое; теперь она видела, что совсем близко от того окопа, в котором она сидит, темнеют высокими брустверами другие окопы, неровной линией разбросанные по всему полю. И не только справа и слева от их окопа были окопы других бронебойщиков, — Варвара увидела, что и спереди и сзади них в земле сидят люди, и поняла, что эти люди тоже не спят, околдованные, как и она, сиянием лунной ночи; что и они думают в эту минуту каждый о своем и что, наверное, их мысли как две капли воды похожи на ее мысли.