Тихая мерзкая ночь. Тихая…
- Эй!
Говард вздрогнул от неожиданности. Оклик был негромким и доносился неизвестно откуда. Говард завертел головой. Темнота и пустота, кроме его испуганно озирающихся, расталкивающих спящих солдат, нет никого.
- Эй! – теперь с другой стороны. Голос звучал почти дружелюбно. Говард резко обернулся, и тут оклик словно раздробился на множество осколков, и эти осколки посыпались отовсюду. Слева, справа, сверху, снизу, словно из-под земли.
- Эй, эй, эй, эй, эй!
Говард потянулся к мечу, затравленно озираясь. Нет. Нет, нет, нет, они не могут, они никогда не подходили так близко. Он не…
- Что ж, выбрал ты дорогу на восток, лишь мрак и боль тебя там ожидают, - продекламировал все тот же голос из темноты. Кто-то из солдат вскрикнул, кто-то стиснул рукоять меча. Говард выхватил арбалет и наложил болт на тетиву. Где, где эта тварь?
Невидимка засмеялся. Тихо, беззлобно, и смех снова зазвучал отовсюду. Говард пальнул в пустоту.
- Увы, рука твоя дрожит, неверный, в цель не попасть и с десяти шагов.
Что-то зашуршало в ветвях, совсем не там, откуда только что декламировали стихи. На землю спрыгнул изящный силуэт. Говард выхватил второй болт и почувствовал, что вот-вот обделается от страха. Он знает, кто, убивая, говорит стихами.
- Что ж, прелюдия закончена, объявляю акт первый. Колдун презренный, темной силой наделенный, он монстров вызывает из земли!
Сапоги Говарда вдруг ушли в землю. Лейтенант заорал, заметался, отчаянно пытаясь вытащить ноги, не в силах оторвать глаз от темной фигуры под деревом. Фигура развела руками, словно извиняясь.
- Простите за эту маленькую вольность, но мне так хочется с вами пообщаться, жаль будет, если вы лишите меня своего общества. Ах, вы же меня не видите! Как неучтиво.
В воздухе перед колдуном вспыхнул шар света. Высокий мужчина, облаченный в изысканные одежды от лучших портных Серсты. Породистое лицо, кривящееся в ухмылке. Абсолютно садистской.
- Не переживайте, чувствуйте себя как дома. В конце концов, вы у себя в городе привыкли к огню, на площади почти каждый день кого-нибудь сжигают, верно? – Огненный шар подплыл к Говарду, он почувствовал его жар. – Или, быть может, вам привычнее так? И лишь одна свеча мерцала в той жадной тьме, что нас ждала! - продекламировал маг, раскинув руки в театральном жесте, и шал распался на множество маленьких свечек, заскользивших между солдатами. – При свете свечи вы обычно пишете доносы, верно?
Доносы. Доносы… Белое лицо. Абсолютно белое лицо кузнеца, привязанного к столбу. Столбу, под который заботливо подкладывали охапки хвороста. Я терпеть не мог этого урода, я где-то услышал, что он тайно помогает колдунам Аскольда, передал Рёгнеру, но ни на секунду не верил, что это может быть правдой. Так этот мудак, этот избивающий собственную жену боров и правда… И теперь огнетворец решил отомстить за своего, уж этим он славится. Но как он узнал? Как?!
Говард стоял, не в силах пошевелиться, не в силах оторвать взгляд от паясничающего чудовища. Никто из солдат не проронил ни слова, никто даже не поднял арбалет. Словно неведомая сила лишила их способности двигаться и говорить. Впрочем, может, так оно и есть. Все они покойники, покойники так же верно, как если бы уже лежали в земле.
- Ты пришел за мной, - выдавил Говард.
- Какая догадливость, - ехидно усмехнулся колдун.
- Так отпусти их, - прохрипел Говард. – Я написал донос, но эти люди не виноваты.
Колдун уселся на землю, вытянув ноги. В руку ему, приплыв прямо по воздуху, легла неведомо откуда взявшаяся бутыль вина. Огнетворец медленно сделал глоток, с интересом наблюдая, как Говард пытается двинуть непослушной рукой, заставить пальцы сжаться на арбалетном болте. Так смотрят злые дети на тщетные попытки убежать жука, которому сами же оторвали лапки.
- Не виноваты? – наконец вкрадчиво произнес колдун. – О, разумеется, никто из вас, господа, никогда не вел на эшафот ни одного колдуна, никогда не подкладывал хворост в костер. И никогда не смотрел, как он горит. Большая потеря, зрелище более чем эффектное. Но я это исправлю.
Они заорали все разом. Двенадцать факелов, двенадцать корчащихся в агонии людей пылали, не в силах сдвинуться с места. Все, кроме Говарда.