Слышит блеянье внизу –
Рёгнер трахает козу!
Рожа наместника стала настолько багровой, что, казалось, его вот-вот хватит удар. Блюдущие королевскую волю силились сдержать смех, один из головорезов Рёгнера глупо хихикнул, даже Вокара, о чудо, слегка улыбнулась. Наконец, из груди наместника исторгся могучий вопль:
- Хватит!!! Прекрати этот цирк, колдун!!! Забирай своих выродков и разойдемся!
Аскольд сделал знак рукой и уселся обратно на алтарь, чародеи снова отступили к нему. Впрочем, песня уже закончилась.
- Хватит, так хватит. Как я могу ослушаться самого наместника Тан-Фойдена?
Наемники сгрудились вокруг Рёгнера, Аскольда обступили колдуны. Для мирных переговоров рожи собравшихся выглядели удивительно не мирно.
- Гребаный урод, - прошипел кто-то.
- Мы собрались здесь, - Блюдущий предпринял вторую попытку толкнуть речь, неловко становясь в центр зала. Глаза его беспокойно перебегали с Аскольда на Рёгнера и обратно. – Собрались здесь, чтобы исполнить, эээ, соглашение между наместником Тан-Фойдена достопочтенным господином Рёгнером и, эээ, зовущимся Трехпалым господином Аскольдом из дома Андванов, эээ…
- Гребаным уродом, - учтиво подсказал колдун.
Канцелярская крыса аж трясется. Впрочем, Блюдущих он трогать не собирается.
- В милости и мудрости своей наш король, чьими устами говорит сейчас достопочтенная госпожа Вокара, заботится более о благе народа, чем о наказании виновных, и верит, что и в самом черном сердце можно отыскать благородство. Потому, эээ…
- Потому мы пока поищем благородство в сердце достопочтенного господина Рёгнера, я как раз успею помереть здесь от старости, - снова подсказал Аскольд.
Блюдущий беспомощно взглянул на него, Аскольд подмигнул несчастному. Колдуна охватывало идиотское истерическое веселье. Сидеть здесь прямо на чьем-то алтаре, смеяться им в лицо и знать, что через несколько минут, когда ему наскучит представление, наместник будет кататься по земле с диким воплем, безуспешно пытаясь сбить пожирающее его пламя, выть, как свинья на бойне, поджариваясь заживо, вместе со всей своей сворой. Колдуна, в отличие от Рёгнера, не связывает страх прогневать короля, и благородства в его сердце нет, сколько ни ищи. Жаль лишь, Проповедница будет плакать. Горько рыдать о своей несбывшейся детской мечте примирить всех со всеми, вдыхать запах опаленной плоти, видеть трупы и понимать, что причиной этой резни невольно стала сама. Она никогда ему не простит. Жалко, они почти подружились, но что поделать. Такого уж свойство всех детских мечт – они не сбываются. А осколки, на которые они разлетаются, разбиваясь, ранят в самое сердце.
Блюдущий снова завел какую-то нудятину, Рёгнер топнул сапогом.
- Хватит, к Шамору протоколы! Не желаю находиться в одном помещении с этими выродками дольше, чем это необходимо. Какие твои гарантии, колдун? Как я могу быть уверен, что ты уберешься отсюда, как обещаешь?
Аскольд пожал плечами.
- Честное слово устроит?
Рёгнер, должно быть, пошел багровыми пятнами, но на и так багровом лице их было не видно.
- Но ведь у вас нет выбора, не правда ли, наместник? Вы пойдете на все, лишь бы получить шанс от меня избавиться.
Наместник сжал кулаки.
- Вводите этих уродов. Предупреждаю, колдун, ты горько пожалеешь, если не сдержишь свое слово.
Из маленькой комнатки, очевидно, прежде служившей для уединенной молитвы, вытолкали пленных. Вполне себе целых, с ушами и пальцами. Судя по тому, что они что-то бормотали себе под нос, даже с языком. Если б что-то из сих важных органов отсутствовало, Аскольд бы за себя не ручался.
Морис, мужчина лет сорока, немногим старше Аскольда, и Гафин. Тот самый Гафин, который не боялся никого и ничего, который придумывал самые изощренные пытки и всегда первым бросался в бой. Маг земли взглянул на своего командира. Тупо, словно не узнавая. Один глаз у него заплыл и не открывался.
Морис, который, какая ирония, и колдовать-то не умел, тоже поднял глаза. Тот же взгляд. Потухший, серый, безразличный ко всему. Взгляд того, кто вышел за пределы посильных человеку страданий, кому уже все равно. Кто покорно соглашался рыть себе могилу, с тупым безразличием смотрел на арсенал палача и забывал поесть, если ему не напомнить. Не случись возможности поднять восстание, через пару месяцев так бы начал смотреть он сам. Чтобы довести человека до черты, необязательно что-то ему отрезать.