- Какая проницательность, - съехидничала Сидори. – Действительно, как можно грустить в таком прекрасном месте.
- Дело в чем-то другом.
Громовержица помолчала.
- Просто вспомнила Рабана.
Я почувствовал укол ревности, острый и болезненный. Действительно, она ведь увидела мужа на болтах. Мужа, которого она, наверное, любила. Который был ей дорог, с которым она проводила долгие вечера и ночи вместе, которого выбрала из сотен других по велению сердца, а не просто потому, что волею судьбы они были вынуждены путешествовать вместе. Которого до сих пор помнит, а меня наверняка забудет через месяц, как сделал мой отец.
Я открыл было рот, не нашелся, что спросить, и закрыл его обратно. Ревновать к прошлому глупо, спрашивать, будет ли она так же рваться спасать меня, еще глупее. Сидори пошевелилась в моих объятиях.
- Давай спать, Эмиль. И вот еще что. Может, пророчество и правда не о тебе.
- Это почему же? – возмутился я. – То есть, я рад, что до тебя, наконец, дошло, но с чего такой вывод?
- Было еще кое-что. То, что мы с Шириам не смогли расшифровать и во что ты никак не вписываешься. Узник без отца и матери, что крадет без умысла и страдает без вины, живущий украденной жизнью. Мы об этом долго думали, но так и не поняли. Ты, насколько я знаю, жизни не крал, хоть и тащишь все подряд. Подо все остальное ты подходишь, но под это – нет. Хотя, может, это просто чушь. Искажение, помехи в пророчестве. Так бывает.
Я быстро отвернулся. Хорошо, Сидори на меня не смотрит. Я не живу украденной жизнью, не живу! Я был достоин. Я был лучше. Лучше!
- Конечно же, чушь. Сколько можно говорить, все чушь от начала до конца. Какое спасение мира, когда мы пытаемся утонуть в каждой выгребной яме. Действительно, давай спать.
***
Я маленький. Я очень маленький, я сжимаюсь в комок, закрываю лицо руками, стараюсь раствориться, исчезнуть. Меня здесь нет, на самом деле я принц, великий герой, а эти ботинки, целящие в пах, кулаки, вцепившиеся в волосы, просто сон, морок.
Завтра меня изобьют снова. И снова, и снова, и снова, как десятки раз до этого. Каждую ночь. Все знают об этом. Все сидят это. И всем плевать. Я не останусь здесь. Я выберусь отсюда. Выберусь-выберусь-выберусь-выберусь.
А утром пришел большой человек. Пришел за мной, я знаю, я верю. Большой человек Максимильен де Лантор, о котором столько говорили милосердные сестры. Говорили шепотом. Забери меня отсюда. Забери-забери-забери.
Вот он подходит. Я тянусь изо всех сил, старясь казаться выше, пытаюсь поймать взгляд. Но он не смотрит на меня. Он смотрит на Мура. Нет, нет, нет, нет. Нет, только не на этого урода! Урода, чьи пинки до сих пор чувствуют мои ребра. Возьми меня, меня! Забери меня отсюда! Ну посмотри, ведь я же умный, я лучше, лучше!
- Какой хороший мальчик, - тепло улыбается будущий канцлер. Тепло улыбается, и улыбку эту видят тысячи жителей Танаира через магокамень. Тепло улыбается, и сердца людей плавятся, а шансы на большое политическое будущее возрастают. Но я этого пока еще не понимаю. Я не понимаю и не знаю ничего, кроме боли.
Я выберусь отсюда. Выберусь-выберусь-выберусь. Любым способом. Любой ценой. Ты возьмешь меня. Ты поймешь, что я лучше, что я достоин. Я, я, я, я!
Я выбрался. Лежу на земле в Ничьем лесу, и прямо на лицо мне падает ветка.
- Ты какой-то разбитый, Эмиль, - заметила Сидори.
- Все нормально. Сон плохой приснился.
После болота стало легче. Танцующие твари больше не встречались, трупы не падали и даже небо, казалось, просветлело. И вот тут-то мы наконец и попытались по-настоящему погибнуть. Ну ладно, я попытался по-настоящему погибнуть.
- Да побери тебя Шамор! – злился я, вытаскивая из волос очередной репейник. - Не кусты, а наказание. Мы когда-нибудь вылезем из этой чащи?
Сидори молчала, сосредоточенно вынимая из руки колючки. Мы перлись по бурелому, который, по уверениям магички, составлял «всего-то десять метров». Десять метров растянулись уже на сорок.
- О, смотри, спуск. Надеюсь, там, внизу, что-то хорошеееее, аааа!
Под ногу вдруг прыгнул корень дерева, и я кубарем покатился вниз, обдирая все, что можно было ободрать. К счастью, ускоренный спуск действительно привел меня к чему-то хорошему.
Я выкатился на опушку, такую милую и не заселенную репейником, что впору было прослезиться. Сел, постарался привести себя в порядок, наблюдая за осторожно спускающейся сверху Сидори.