В мае, пока его семья оставалась в Париже, намереваясь позже приехать к нему в Булонь, Диккенс вернулся в Англию, но никак не мог собраться с духом, чтобы «созерцать глупость Хогартов», всё еще живших в Тависток-хаусе. От его былой привязанности к Джорджу Хогарту не осталось и следа: сознательно или нет, Чарлз переносил на него отвращение, которое временами испытывал к Кэт. «Мне кажется, — писал он, — что скелет из моего домашнего шкафа принимает пугающие размеры». На сей раз покой и красота его булонской резиденции не оказали на него обычного действия, тем более что очередная эпидемия холеры выгнала его оттуда в конце августа. Тогда Диккенс занялся новой театральной постановкой, которая неожиданно ускорит драматическую развязку.
Двумя годами раньше он живо заинтересовался делом Джона Франклина — полярного исследователя, пропавшего во льдах со всей своей экспедицией и позже обвиненного в каннибализме со слов эскимосов. Диккенсу тогда казалось немыслимым, чтобы английский герой, столь хорошо себя зарекомендовавший, позволил себе столь отвратительную вещь. На основе этого происшествия родилась «Ледяная бездна»: под этой вещью стояла подпись Коллинза, но написана она была в четыре руки. Не намекая на каннибализм, пьеса тем не менее развивает сюжет о цивилизованном человеке, охваченном дикими и убийственными порывами. Вар-дур — персонаж, которого играл Диккенс, — тайно любит невесту Франка Олдерли (Уилки Коллинз). Мучимый желанием устранить своего соперника, он, однако, спасает его во льдах и умирает, обретя душевный покой. По всеобщему мнению, Диккенс никогда еще не был так убедителен, как в этой двусмысленной роли, и сам Макреди восхищался реализмом его игры. Актер полностью слился со своим персонажем: Диккенс сам считал, что он и есть Вардур — добрый, порядочный и честный человек, который торжествует над своими низменными инстинктами, жертвуя собой. Зная о состоянии его духа и о грядущих событиях в его личной жизни, это выступление кажется последним всплеском совести, подтачиваемой чувством вины. Собираясь разбить вдребезги свой иллюзорный образ, он в последний раз примерил его на себя, облачившись в мелодраматичный героизм.
Кстати, образ этот уже был серьезно подпорчен. Диккенс всё чаще брал с собой Коллинза на вылазки в город со всё более явной целью. «Любое безумие, которое вы предложите, найдет во мне не менее сумасшедший отклик», — ясно заявил он. В то время они оба часто ходили в театр и волочились за молоденькими актрисами, которых они прозвали «незабудками». «Если вам удастся выдумать нечто в духе сибаритствующего Рима во времена величайшего сладострастия, я с вами», — писал Диккенс своему приятелю. Конечно, в этих словах есть доля шутки и фанфаронства: старший явно старается сравняться с младшим, принимая чересчур вольный тон. Но что сказать о парижском приключении, о котором говорится в письме тому же Коллинзу? Уплатив три су, чтобы попасть на бал в место, явно пользующееся дурной репутацией, Диккенс заметил «женщину лет тридцати, в индийской шали… красивую, безразличную, надутую, однако ее чело было отмечено самыми благородными качествами. Сегодня вечером я намерен отправиться на ее поиски. Я не говорил с ней, но мне бы хотелось побольше о ней узнать». Дошло ли «до дела» в тот вечер или в другой, не так уж важно: душевная и сексуальная неудовлетворенность налицо.
Одолеваемый странными образами (после посещения Зоологического сада ножки столов и стульев постоянно казались ему змеями, пожирающими «всевозможных и невозможных зверьков»), Диккенс нашел прибежище в «Крошке Доррит», которую закончил в мае, и в своих планах перестройки Гэдсхилла. Согласно его указаниям, крышу подняли повыше, клумбы засадили геранью. В июне всё было готово для приема первых гостей, среди которых оказался Ханс Кристиан Андерсен: датский сказочник оставил неоднозначные воспоминания о своем пребывании в графстве Кент. Пылкий почитатель Диккенса, он восхищался его веселостью и неистощимым энтузиазмом, выражавшимся даже в самых невинных играх, но высказывался более сдержанно об остальной семье, которую нашел не столь приветливой. Наверное, Андерсен не уловил крайнего напряжения, в каком находилось семейство, и не понял, что его затянувшийся визит не способствовал разрядке. Когда молодой гость уехал, Диккенс подложил под зеркало над туалетным столиком карточку с надписью: «Ханс Андерсен ночевал в этой комнате пять недель, которые показались нашей семье годами!» Оба писателя больше не виделись.