II.
К девяти часам вечера все в доме были на своих местах, потому что утром нужно рано вставать. Татьяна Власьевна всех поднимает на ноги чем-свет и только одной Арише позволяла понежиться в своей каморке лишний часок, потому что Ариша ночью водится со своим двухмесячным Степушкой. Две комнаты, в которых жила Татьяна Власьевна, напоминали скорее монастырскую келью. Низкие потолки, оклеенные дешевыми обоями; стены, выкрашенныя синей краской; дверные косяки и широкия лавки около стен; большой иконостас в углу с неугасимой лампадой; несколько окованных мороженым железом сундуков, сложенных но углам в пирамиду -- вот и все. На полу были постланы чистые половики, тканые из пестрой ветошки, на окнах белели кисейныя занавески; около кровати, где спала Нюша, красовался старинный туалет с вычурной резьбой. В этих двух комнатах всегда пахло росным ладаном, горелым деревянным маслом, геранью, желтыми носковыми свечами, которыя хранились в длинном деревянном ящике под иконостасом, и тем специфическим, благочестивым по преимуществу запахом, каким всегда пахнет от старых церковных книг в кожаных переплетах, с медными застежками и с закапанными воском, точно вылощенными страницами. До старинных книг Татьяна Власьевна была великая охотница, хотя и считалась давно уже единоверкой; она никогда не упускала случая приобрести такую книгу, чтобы иметь возможность почитать ее наедине. Из этих книг составилась у ней маленькая библиотека, которая и хранилась в особом шкапике, висевшем на стене рядом с иконостасом. К старине Татьяна Власьевна питала почти болезненную слабость, все равно, в каких бы формах ни проявлялась эта старина: она хранила, как зеницу ока, все сарафаны, полученные ею в приданое, старинные меха, шубы, крытыя излежавшейся материей, даже изеденные молью лоскутки и разное тряпье. После ужина Татьяна Власьевна молилась безконечной старинной молитвой с лестовкой в руках. Поклоны откладывались по уставу, как выучили Татьяну Власьевну с детства раскольничьи "исправницы". Засыпая в своей кровати крепким молодым сном, Нюша каждый вечер наблюдала одну и ту же картину: в переднем углу, накрывшись большим темным шелковым платком, спущенным на спину в два конца, как носят все кержанки, бабушка молится целые часы напролет, откладываются широкие, кресты, а по лестовке отсчитываются большие и малые поклоны. Глядя на высохшее желтое лицо бабушки, с строгими серыми глазами и прямым носом, Нюша часто думала о том, зачем бабушка так долго молится? Неужели у ней уж так много грехов, что и замолить нельзя? Девушка иногда сердилась на упрямую старуху, особенно когда та принималась ворчать на нее, но когда бабушка вставала на молитву -- это была совсем другая женщина, в роде тех подвижниц, какия глядят строгими-строгими глазами с икон стариннаго письма. Конца бабушкиной молитвы Нюша не могла никогда дождаться и засыпала сладким сном под мерный шопот безконечных канунов. На этот раз девушка особенно долго болтала, мешая старухе молиться. -- А ты, баушка, на меня не сердишься?-- спрашивала Нюша в просоньи. -- Отстань, с фальшивой строгостью отвечала бабушка, путаясь в счете поклонов. -- В то воскресенье мы к Пятовым пойдем, баушка... Пойдем? Ѳене новое платье сшили, называется бордо, т.-е. эта краска называется, баушка, бордо, а не материя и не мода. Понимаешь? -- Отстань!.. -- Ѳеня такая счастливая...-- с подавленным вздохом проговорила Нюша, ворочаясь под ситцевым стеганым одеялом.-- У ней столько одних шелковых платьев, и все по-модному... Только у нас у одних в Белоглинском заводе и остались сарафаны. Ходим, как чучелы гороховыя. -- Ты у меня помели еще, безголовая! О, Господи, согрешила я, грешная, с этой девкой... Ох, ужо повесят тебя на том свете прямо за язык! Молчание. Опять поклоны. Неугасимая лампада горит неровным пламенем, разливая кругом колеблющийся неверный свет. Желтыя полосы света бродят по выбеленному потолку, на мгновение выхватывают из темноты уголь старинной печи и, скользнув по полу, исчезают. Нюша долго наблюдает эту игру света, глаза у ней слипаются, начинает клонить ко сну, но она еще борется с ним, чтобы чуточку подразнить строгую бабушку. -- Баушка, Вукол-то Логиныч, сказывал даве Архип, зонтик себе в городе купил,-- начинает Нюша, сладко позевывая.-- А знаешь, сколько он за него заплатил? -- Отстань... -- Шелковый зонтик-то, баушка! А ручка точеная из слоновой кости. Только Архип сказывает, что выточена такая фигура, что девушкам и смотреть совестно. -- Тьфу!.. тьфу!..-- отплевывалась старуха.-- Провались ты со своим Вуколом Логинычем... Нашла важное кушанье!.. Срамник он, Вукол-то Логиныч... Тьфу!.. -- Баушка, да ведь он за зонтик-то заплатил семьдесят целковых... Ей-Богу! Хоть сама спроси у Архипа. -- Как семьдесят? -- Право, баупика: с