Дороти только пожала плечами.
Казалось, она воспринимает нашу ситуацию весьма буднично, чего не скажешь обо мне.
Возможно, я не спрашивал Дороти о ее воскресении, поскольку боялся, что тогда она и сама задастся этим вопросом. Если вдруг возвращение произошло случайно, по рассеянности (как бывает, когда ноги сами несут тебя к дому по старому адресу), то заговори я об этом, и она может воскликнуть: «Господи! Мне же пора обратно!»
Или неправильно поймет мой интерес. Дескать, чего тебя принесло? Вроде как спрашиваешь гостя, надолго ли он приехал, а ему мерещится, что ты не чаешь от него избавиться. Возможно, я боялся показаться бестактным.
Я бы не пережил ее ухода. Однажды я через это уже прошел. На второй раз меня бы вряд ли хватило.
Она была невысокая, пухленькая, с виду строгая. Широкое, мило округлое лицо, оливковая кожа; идеальная симметричность безмятежных темных глаз, внушавших тебе покой. Иссиня-черные волосы (два поколения назад ее родичи перебрались сюда из Мексики), небрежно остриженные в каре. Но, по-моему, окружающие не замечали, насколько она хороша, ибо она прятала свою красоту. Нет, не так: она настолько ее не осознавала, что даже не прятала. Носила большие очки в круглой оправе, в которых напоминала сову. Так одевалась, что выглядела кургузой: широкие прямые брюки, мужские рубашки, растоптанные туфли на каучуковой подошве – излюбленная обувь официанток. Только я подмечал прелестные складочки на ее запястьях и горле, словно перехваченных шелковой нитью. Один я ведал об ее милых пухлых ступнях с ногтями, точно морские ракушки.
Сестра говорила, что Дороти для меня стара, но я сам виноват – сдуру назвал ее истинный возраст. Жена была на восемь лет старше (умерла она в сорок три), но благодаря прекрасной латинской коже выглядела моложе меня. И потом, пышность ее скрадывала все морщинки. Дороти в жизни не дашь ее лет.
Еще сестра говорила, что жена для меня мелковата, и тут не поспоришь – в объятии мы соприкасались не теми местами, какими положено. Во мне шесть футов четыре дюйма. Дороти недотягивала до пяти футов с дюймом. Когда вы вдвоем идете по улице, говорила Нандина, такое впечатление, будто отец ведет дочку в школу.
И вообще, она чересчур работящая, добавляла сестра. Ха! Это что-то новенькое. Дороти была врачом. Я – редактор в семейном издательстве. Не такой уж мезальянс, верно? Нандина имела в виду, что жена моя слишком уж зациклена на работе. Прям поглощена ею. Утром она уходила рано, задерживалась допоздна, вечером не встречала меня с тапочками в руках, даже не умела сварить яйцо. Меня это устраивало.
А вот Нандину, видимо, нет.
Возможно, путь этот долог, и потому Дороти вернулась так не скоро.
А может, сперва она попыталась обойтись без меня, как пытался и я «пережить утрату», «найти утешение», «жить дальше», – до чего же нелепы все эти выражения, которые люди используют, понуждая тебя стерпеть невыносимое. Но потом она поняла, что мы истосковались друг по другу просто до невозможности.
Не выдержала и вернулась.
Так мне хотелось думать.
Я выставил сестру каким-то тираном, но это неправда. Она желала мне добра, потому и была столь придирчивой, вот и все. Нандина видела во мне только хорошее. Когда я вымахал этаким верзилой и соседский мальчишка обозвал меня Франкенштейном, она сказала, что я похож на Авраама Линкольна. (Я притворился, будто этим воодушевлен, хотя вовсе не мечтал о подобном сходстве.) Когда я весь извелся, не зная, как пригласить Тиффи Прево на школьный вечер, Нандина два часа со мной репетировала, причем изображала Тиффи так убедительно, что я вконец окосноязычел.
– М-м… м-мы… м-мы… – заикался я.
– Начни с гласной, – посоветовала Нандина, на секунду выйдя из образа.
– А можно… пригласить тебя… на вечер? – выговорил я.
– Конечно! Я ужасно рада! – с наигранным восторгом ответила сестра. – А ты умеешь танцевать?
– Умею.
– Я просто обожаю танцы. В смысле, быстрые. Хочу оторваться!
– С быстрым танцем я знаком.
Я не врал. Нандина меня обучила. Хотя ее собственное отрочество удачным не назовешь (даже без каблуков росту в ней было почти шесть футов, и до самого выпускного класса ее ни разу не пригласили на школьный вечер), сестра натаскала меня на сносные танцевальные па. Она показала, как закусить нижнюю губу, словно я захвачен ритмом «Врубай на всю катушку», и подсказала, как держать правую увечную руку, чтобы та напоминала победно реющий стяг, а не перебитое крыло. Мне повезло, что в обнимку уже никто не танцевал. Не было нужды вести партнершу и все такое.
Тебе, сказала сестра, надо избегать слов на «м» и «п». А то ты как нарочно громоздишь целую кучу всех этих «можно» и «пожалуйста».