Когда кончилась война, с американцами было бесполезно говорить о трагедии Дрездена — им «эта бомбежка вовсе не казалась чем-то выдающимся». Прошлое слишком быстро порастает травой забвения; назначением искусства было и остается напоминать о прошлом, в котором были и Дрезден, и Хиросима. Напоминать необходимо — чтобы из такого прошлого не протянулись аналогии в будущее.
«Я долго думал, для чего нужно искусство, — сказал Воннегут после выхода «Бойни номер пять». — Самое лучшее, что я мог придумать, — это моя теория канарейки в шахте. Согласно этой теории, художник нужен обществу, потому что он наделен особой чувствительностью. Повышенной чувствительностью. Он как канарейка, которую берут с собой в шахту: посмотрите, как мечется она в клетке, едва почувствует запах газа, а люди со своим грубым обонянием еще и не подозревают, что грядет опасность».
Роман Воннегута обрывается на почти идиллической ноте. Стоит весна. Распускаются деревья. Сто тридцать тысяч трупов политы бензином и сожжены, улицы более или менее привели в порядок. Вторая мировая война закончена. Билли в толпе пленных бредет по развалинам городя навстречу мирной будничной жизни благополучного «среднего американца».
Но прошлое останется с ним навсегда. Останется это «пьюти-фьют» — крик птицы, последнее, что он услышал в мертвом Дрезине. Сигнал предостережения.
Оно необходимо — предостережение против «глупости» всех, кто слишком быстро забывает «такие дела», и против «глупости» взбесившегося рационализма, создает ли он отталкивающую утопию Тральфамадора или методично убивает все живое здесь и сейчас, на многострадальной нашей земле.
И книги Курта Воннегута стали таким предостережением.
* * *
Эти книги принадлежат литературе, которая исключает категорические оценки, однозначные интерпретации. Ведь задачей для Воннегута всегда оставалось достичь «динамического напряжения», иначе говоря, сочетать гуманность и правду. Умную гуманность, не подкрашивающую истину во избежание безотрадных выводов. И полную правду, быть может, очень горькую, но не подавляющую убеждения, что в неизменно сохраняются человечность и добро.