Когда-то он слушал лекции профессора Уайта в Лондонском университете, а позднее работал под его руководством в лаборатории на промыслах Англо-Иранской компании. Мак-Грегор уважал в профессоре Уайте ученого и, кроме того, солидного, обстоятельного человека, который сразу же скажет ему, может ли он, микропалеонтолог, найти себе работу, если вернется в Иран. Узнав о приходе Мак-Грегора, профессор тотчас же к нему вышел и пригласил его в кабинет. Он улыбнулся своему бывшему ученику с лукавым любопытством и извинился, когда Мак-Грегору пришлось снять с десяток книг со стула, чтобы сесть. В кабинете профессора Уайта ничто не напоминало о международной борьбе монополий за нефть, так тесно связанной с его специальностью; это была скорей университетская лаборатория, причем содержавшаяся в хаотическом беспорядке. Книги и бумаги громоздились на четырех или пяти столах; стены были увешаны картами и планами, кроме того, штабеля карт и планов лежали на полу; образцы пород и почв валялись повсюду – на подоконниках, на столах, на полках, во всех свободных уголках и, между прочим, в застекленном шкафу, стоявшем у стены. Несмотря на все это нагромождение предметов, комната казалась голой и несколько походила на музейный зал. Словом, это был типичный рабочий кабинет геолога. Мак-Грегор сразу ощутил его вкус и запах и почувствовал себя так, словно после долгих скитаний вернулся домой.
– Вы, я слышал, оказались центральной фигурой последнего политического скандала в Англии, – сказал профессор Уайт. – Вот уж не ожидал от вас, Мак-Грегор.
– Я сам не ожидал, – уныло ответил Мак-Грегор. – Это вышло помимо меня.
– Вот как? – сказал профессор. Он говорил так, словно политические скандалы – самое обычное дело, только раньше Мак-Грегор умел держаться от них в стороне. – Глупейшая история, – заключил он и больше к этому вопросу не возвращался. – Как здоровье, Мак-Грегор?
– Отлично, профессор. А ваше?
– У меня что-то нервы пошаливают последнее время. Я плохо переношу самолет, а тут вдруг все дела на земле стали такими срочными, что люди должны носиться по воздуху, точно демоны. На днях я лечу в Иран, через неделю возвращаюсь в Англию, а еще через неделю нужно будет мчаться в Бирму, или на Яву, или еще куда-нибудь к чорту на рога. Я от природы тугодум, Мак-Грегор, и такие темпы не по мне. От этого становишься раздражительным, а я терпеть не могу раздражительных людей.
– Вы всегда были раздражительны, – сказал Мак-Грегор, – так что пусть это вас не беспокоит.
– Это меня не беспокоит, а злит, – заявил профессор. – Ну, а что вы собираетесь делать, Мак-Грегор? Долго вас еще там будут держать, в вашем департаменте?
– Пока не знаю, – сказал Мак-Грегор. – Я кстати хотел спросить вас, как сейчас обстоит с работой в Иране? Если мне удастся выпутаться из этой истории, я, пожалуй, охотно вернулся бы туда.
– Поскольку это зависит от меня, Айвр, в Англо-Иранской для вас всегда найдется место. – Профессор Уайт серьезно, испытующе смотрел на Мак-Грегора. – Я, правда, не главный геолог, но, как я вам уже говорил, я через несколько дней отправляюсь в Иран и, если вы успеете уладить свои дела, предлагаю вам лететь со мной. У нас теперь свои самолеты есть, будь они прокляты.
Мак-Грегор замялся. – Как раз в Англо-Иранскую компанию я бы не хотел возвращаться, – сказал он. – Это, знаете, для меня все связано одно с другим.
Профессор Уайт сочувственно кивнул. У него было доброе сморщенное личико с большими глазами навыкате и мирно торчащие уши. Рот казался беззубым, но когда он говорил, видны были ровные квадратные зубы. Он был низенький и коренастый, и его медлительная речь как-то не подходила к его малому росту.
– А все-таки, – сказал он, – если вы захотите вернуться, это легко можно устроить.
– Меня интересует, не ведутся ли какие-нибудь исследовательские работы на севере, – сказал Мак-Грегор. – Полевые или лабораторные, все равно. Может быть, вам случайно известно о каких-нибудь университетских или частных экспедициях в те края. Мне бы очень хотелось именно на север.
– Что-то не слыхал. Я порасспрошу, узнаю, но имейте в виду, Мак-Грегор, для такой работы, какая вас интересует, время теперь неблагоприятное. Сейчас все больше разведка, пробы – грубая работа, но на промыслах Англо-Иранской для хорошего геолога всегда найдется что-нибудь интересное. Начнете работать со мной, а когда я уеду, останетесь с Сэттоном; может быть, даже удастся поставить кое-какие самостоятельные работы. Нам очень, очень нужны такие люди, как вы.
– Когда надо вам дать окончательный ответ? – спросил Мак-Грегор.
– Не позже воскресенья.
– А летите вы когда?
– В понедельник.
На понедельник было намечено обсуждение азербайджанского вопроса в Совете безопасности.
– Хватит вам времени? – спросил профессор Уайт.
– Да. Я, собственно, должен решить один вопрос – вернусь я в Англо-Иранскую или нет.
– Вы только не прислушивайтесь к газетной болтовне. – Профессор постучал пальцем по газете, лежавшей перед ним на столе. – Это все измышления неинтеллигентных людей. Они стараются взять реванш за свое невежество.
– Нет, кажется, на сей раз дело серьезнее, – сказал Мак-Грегор.
– Да, я представляю себе, что кругом плетется множество разных интриг, но вы от них держитесь подальше. Никогда не следует ввязываться в политику, особенно если ничего в ней не смыслишь. Ученым не место в политике, Мак-Грегор: они слишком неосторожны, слишком честны и слишком разумны. Но ничего, это вам пойдет на пользу: обжегшись на молоке, будете дуть на воду.
– В политике я разбираюсь плохо, но, во всяком случае, я разбираюсь в ней не хуже газет, – сказал Мак-Грегор, хотя он и не предполагал высказываться так определенно. – А уж что касается Ирана, то газеты понятия не имеют о том, что там на самом деле происходит. Зато вы, профессор, знаете это так же хорошо, как и я.
– Может быть, не так хорошо, – предусмотрительно заметил профессор, – но, во всяком случае, знаю.
– И вам не кажется, что не мешало бы немного разъяснить существующее там положение?
– Не нам с вами заниматься такими разъяснениями. – Профессор Уайт на мгновение запнулся, но тут же продолжал: – Найдутся, вероятно, люди, которые более нас способны пролить свет на все эти политические сложности.
– Люди есть. Но они этого не делают.
– Верно. А все-таки вам, Мак-Грегор, в это соваться незачем. Не ваше это дело, политика. Вы молодой ученый, из вас при благоприятных обстоятельствах может выйти большой толк.
– Сомневаюсь, – сказал Мак-Грегор. – Кажется, во мне уже очень мало осталось от ученого.
– Вероятно, вы немного поотстали за войну, но ведь это наша общая беда. Возвращайтесь к своей работе. Пусть они там спорят между собой, а вы не вмешивайтесь. Всех нас теперь стараются втянуть в эти дела – политические споры, экономическое соперничество. Это ставит под угрозу нашу работу, и мы должны сопротивляться.
– Как? – спросил Мак-Грегор.
– Игнорируя мелкое политиканство, – сказал профессор.
– Тут не мелкое политиканство. – Снова Мак-Грегор почувствовал, что говорит больше, чем хотел, но спор возникал сам собой и уклониться нельзя было. – Как можно сидеть и молчать, когда на твоих глазах затевается большое преступление?
– Трудно, согласен, но необходимо, – стоял на своем профессор. – Наука должна двигаться вперед без помех, а если мы внесем в свою работу политику, мы перестанем быть учеными.
– А лучше, если мы перестанем быть людьми? – воскликнул Мак-Грегор, забываясь в своем стремлении оправдаться перед самим собой. – Лучше, если мы передоверим все свои дела тем, к кому сами относимся с презрением?
– Это неразрешимый вопрос. – Профессор Уайт увлекся не меньше Мак-Грегора. – Но, ввязавшись в политику, мы должны обречь себя на все то, что сейчас приходится переживать вам, а дело того не стоит. Или, по-вашему, стоит?
– Не знаю, – мрачно сказал Мак-Грегор.
– Так зачем же губить себя?
– Мне кажется, что теперь уже иного выхода нет, – сказал Мак-Грегор. – Мне кажется, борьба, которая идет, это борьба за жизнь вообще, включая сюда и науку и все остальное.