Петр проснулся, когда окна были занавешены тьмой и где-то в другом конце дома неожиданно громко стучали часы, как стучат только на рассвете.
…Поезд уже отошел, когда принесли отпечатанный на машинке список делегатов и экспертов. Белодед пробежал список: Соловьев-Леонов – человека с такой фамилией Петр знал в Одессе. Соловьев усиленно занимался самообразованием и не без помощи немцев-колонистов. живущих на север от Одессы, учил язык. Петр помнит, что был он долговязым, сероглазым, ходил в льняных косоворотках, расшитых болгарским крестом, и любил цитировать Ницше. Бывая в Одессе. Петр видел его и в двенадцатом году и, кажется, в тринадцатом. В пятнадцатом его уже не было – говорили, уехал в Америку.
Воспоминания, точно костер на ветру, разгорались все ярче, новые детали возникали в памяти. Петру захотелось повидать Соловьева-Леонова, и он пошел по вагону. Однако ни бороды, ни льняной косоворотки, ни, как показалось Белодеду, серых глаз он не приметил. «Очевидно, это какой-то другой Соловьев-Леонов», – сказал себе Петр и перестал думать – костер так же быстро погас, как и разгорелся.
Поздно вечером в дверь купе кто-то постучал, постучал настойчиво:
– Простите, не здесь ли товарищ Белодед?
– Да, пожалуйста.
Видно, человек обладал здоровьем завидным – рука с такой силой рванула вагонную дверь, что та чуть не сорвалась с колесика.
– Петро!
Конечно же, это был Соловьев-Леонов, разумеется, без бороды и льняной косоворотки, но все остальное было при нем.
Первые полчаса беседа развивалась стремительно: сшибались имена, годы, города. Потом неожиданно вторглось молчание.
– Как там за большим морем? – наконец спросил Петр, пододвигаясь к Соловьеву и чувствуя плечом упругое плечо. – Как Америка?
– Новый Свет, новый! – подхватил Соловьев. – Нет, не другая сторона земли, другая планета!
– Погоди, а ты… Троцкого на той планете не встречал?
Соловьев внимательно посмотрел на Петра.
– А ты откуда знаешь? Встречал.
– Ну и как он там?
Соловьев удерживал плечо у плеча Петра.
– Знаешь, Петро. Троцкий – это не просто.
– Я и сам догадываюсь: не просто, – сказал Петр. – Но все-таки как он?
Соловьев сжал плечо Петра большой и доброй ладонью.
– Утро вечера мудренее, Петро. Оставим что-нибудь и на утро.
– И на том дай бог!
60
Поезд шел медленно – к утру не добрались и до Пскова. Вьюжило, неярко отсвечивали стянутые льдом озерца и реки. В Новоселье в вагон поднялся старик железнодорожник. Из-под шерстяного платка торчал околыш форменной фуражки.
– Как вы поедете дальше, ума не приложу, – сказал старик и, подув на красные с мороза пальцы, осторожно пошевелил ими. – На всех путях эшелоны с войсками! Если и выколотишь эту пробку, все одно в реку упрешься – мост взорван!
Петр повел старика в салон-вагон – там собралась делегация.
– Взорван мост, – сказал старик, войдя в салон, и, размотав платок, поправил фуражку.
– Простите, но дрезина есть в Новоселье? – спросил Иоффе.
– Если не дрезина, то хотя бы дровни? – добавил Петровский.
– Есть и одно и другое, – сказал старик и переложил платок из одной руки в другую. – Но ведь моста нет.
– На дрезине добраться до моста, а на дровнях через реку, – нашелся Карахан.
Решили протолкнуть поезд до моста, а пока суть да дело – послать вперед дрезину. Но до моста добрались лишь на следующее утро. Добрались и наняли дровни. На них и въехали в Псков, прямо к подъезду гостиницы «Лондон», а позже к входу в кирпичный особняк, где разместилась псковская комендатура немцев, – делегация хотела быть в Бресте не позже двадцать восьмого.
Поезд прибыл в Брест в час дня.
Седой полковник, худой и длиннорукий, с огненно-красной кожей, точно вырос из земли.
– Генерал Гофман поручил мне от имени делегации его величества германского императора… – без видимых затруднений проговорил он по-русски, в то время как глаза, уставленные на Чичерина, угрожающе расширились.