Впрочем, сейчас взгляд генерала обращен к окну. Гофман смотрит в окно, как можно смотреть только в будущее: его взгляд отрешен и мечтателен. Всегда любопытно рассмотреть события сегодняшнего дня из дня завтрашнего. Что скажет Гофман о Бресте завтра? Как будут выглядеть брестские приобретения и просчеты, а заодно в каком свете предстанет осторожный, но достаточно упорный поединок с Кюльманом?
«Тем, что мы позволили большевикам заключить мир и таким образом исполнить страстное желание народа, в сущности мы помогли им прочно захватить власть и удержать ее», – к этой мысли Гофман пришел много позже, хотя впервые возникла она у него еще в пору переговоров.
Кюльман полагал, что в Бресте немцы выиграли самое крупное свое сражение. Гофман был убежден, что ни одно из поражений первой войны не может сравниться с поражением немцев в Бресте. «Война упущенных возможностей» – этой фразой Гофман лаконично подвел итог войне и, разумеется, Бресту.
А чтение договора продолжалось.
– Принимает советская делегация этот пункт? – Наступила пауза, она была так велика, что председатель склонился над столом, опершись на кулаки – в таком положении он мог ждать сколько угодно. – Итак, принимает?
Уже вечером, когда небо за окном потускнело. но, прохваченные заревым солнцем, встали над Брестом облака, советские делегаты подписали договор. Петр сидел рядом с Чичериным. Как обычно в пору напряженной работы, перед Чичериным лежали раскрытые часы. Когда последний, пятый, экземпляр договора был подписан, Чичерин пододвинул Петру часы.
– Запомните эту минуту, Петр Дорофеевич, – сказал Чичерин, не сводя глаз с циферблата.
Часы показывали пять часов пятьдесят минут.
Вечером специальный поезд с советскими делегатами отошел в Петроград.
В вагоне было тихо. Свет полупогашен – казалось, что вагон спит. Только Соловьев-Леонов стоял у окна и смотрел в поле. Паровоз был где-то недалеко от вагона, и густые снопы искр вместе с дымом стлались за окном, то разгораясь, то затухая.
– Завидую тебе. Петро, – сказал Роман и печально посмотрел на Белодеда. – Ты сильный, переживешь и это.
Петр подошел поближе.
– Я заметил, – сказал он, – надо уметь вызвать силу, она есть в каждом, как и слабость.
– В каждом сила? Нет! Помню, как по вершку удерживали нашу землю. Сколько людей легло, отстаивая каждый вершок. А тут – на! – отрезали половину земли русской.
Они расстались за полночь, но Петр уже не мог уснуть до утра. Все казалось, что вот тут, за стеной, очень худо человеку, надо помочь ему и не знаешь как.
Под утро, в тот час, когда тьма словно затвердевает, Петр подошел к двери Соловьева-Леонова.
– Это ты, Петро? – услышал он голос Романа, очень ясный, спросонья человек так не скажет.
– Я… а ты все не спишь? Спи.
– И ты не спишь, – заметил Роман, опять очень ясно и серьезно. – И тебе надо спать. – Потом помолчал, вздохнул, во тьме вздох прозвучал тревожно, заглушая и шипение паровоза – он рядом, – и стук колес, и злой посвист ветра за окном. – Знаешь, о чем думаю? Мы не должны смириться.
Петр задумался: «Да, не должны, не должны! Уже сейчас надо собирать силы и… ударить! Собирать постепенно, может, даже тайно и обрушиться на немца, чтобы я духу его не было на русской земле».
– Собирать силы, – сказал Петр. – Изо дня в день собирать.
Петр физически ощутил, как затих Соловьев.
– Нам протестовать надо! – вдруг взорвался Роман. – Если надо лечь на рельсы – лечь. Если пистолет разрядить в себя – разрядить!
Уже на заре в сонном полузабытьи Петр услышал, как где-то рядом грохнулось что-то безнадежно тяжелое, грохнулось глухо, напрочь. Петр кинулся в купе Соловьева, кинулся наобум, думая, что если стряслось что-то плохое, то там… За окном вагона, как прежде низко припадая к земле, наслаивался дым, смешанный с огнем и паром, и в колеблющемся свете Петр рассмотрел Романа. Он лежал на полу, и рука, точно вывихнутая, торчала из-за спины.
– Помоги мне, – сказал Роман.
Петр попытался приподнять его и наткнулся рукой на что-то холодное, скользко-холодное. Это был наган – Белодед видел его у Соловьева, когда ехали в Брест. Петр приподнял Романа и, укладывая в постель, долго не мог возвратить в прежнее положение руку, а когда глянул на пол, увидел темное пятнышко крови. На груди Соловьева затрещала рубаха. – Петр рванул что было силы, обнажил грудь и плечи. Ладонь остановилась у предплечья – рана была здесь.