– Кира!
Она обернулась и пошла навстречу усталым и храбрым шагом.
– Ты звал меня сейчас? – спросила она и припала щекой к его груди.
Он кивнул и, сняв пиджак, набросил ей на плечи – все казалось, что она мерзнет.
– Мне не холодно, – сказала она и благодарно посмотрела на него.
– Ты работала сегодня?
– Да, только утром, – сказала она.
День у нее расписан точно – четыре часа при утреннем солнце, четыре – при послеобеденном и вечернем. Она была тверда, когда речь шла о рабочих часах. Тогда почему в послеобеденные часы, которые Кира особенно ценила, она не работала?
– Тебе неможется?
– Нет…
– Пришло письмо?
– Да… от мамы.
– Оно пришло в полдень?
– Да, а ты откуда знаешь?
Он сжал ее плечи, зарыл лицо в ее волосы. Они пахли влажной землей и едва уловимым дыханием трав – видно, она долго бродила по холодным вечерним полям.
– Знаю. Оно пришло, и тебе стало худо. Так?
Кира не ответила, только упрямо и ласково ткнулась в грудь.
– Она не хочет ехать в Россию, так ведь?
Кира и в этот раз не разомкнула губ, только беспомощно замотала головой и вновь припала к груди, точно умоляя спрятать ее как можно надежнее,
– Не хочет, Кира… да?
Она притихла и вздохнула.
Они повернули и пошли через поле, пошли без дороги. Поле было молочно-зеленым от росы, и там, где они ступали, оставался темный след. Ноги стали влажными, и туман обнял их, но они не чувствовали ни холода, ни влаги. Где-то вдали невысокой и призрачной черточкой темнел лес. «Вот дойдем до этого леса, – думал Петр, – и я спрошу ее, обязательно спрошу». Но лес поднимался над холмистым полем и исчезал, а расстояние до него не уменьшалось. Петр отчаялся и решился.
– Погоди, – сжал он ее плечи. – Но если она не приедет сюда, как тогда ты?
Она высвободила руку и сбросила с плеч пиджак.
– Не знаю…
Где-то в сосновом лесочке, сухом и неожиданно теплом, они остановились. Он припал спиной к стволу. Что-то тревожное, непоправимо смятенное промелькнуло в этот вечер, все грозившее опрокинуть, все разметать. Это чувствовал он, и это безошибочно ощутила она. Выть может, поэтому с такой силой они потянулись друг к другу. Она старалась приникнуть к нему, и ей все казалось, что он далеко, что ей не дотянуться до его дыхания и тепла.
Они вошли в березовую рощу, здесь заметно посветлело. Он даже подумал: до того как осветить землю, зоревое солнце пришло сюда.
– Но если она не приедет, как ты все-таки?
Она долго не отвечала.
– Ты не видишь разве, как мне трудно?
– А… Клавдиев?
Она поднесла кончики пальцев ко рту.
– У меня с ним разладилось.
– Что так?
– Не знаю.
Она никогда так не говорила о нем. Если и был кто-то дружен в их семье, то это Клавдиев и Кира.
Они добрались до решетчатой ограды дачи
– Мы зайдем, да?
Он помедлил.
– Сейчас уже поздно. В следующий раз я приеду раньше.
– Ну зайди ненадолго, – сказала она, слабо противясь; он уловил это.
– Нет, – сказал Петр и протянул руку.
Он слышал, как она идет через сад и отводит ветви. Нет, она не отшатнулась от Петра, но что-то встало между ними сегодня. Мать? Может, и мать, но если бы не было ее, тогда как? И он вспомнил недавнюю встречу в Москве. Она только что вернулась с дачи, и первые этюды лежали перед ней, среди них большой этюд – ели, освещенные солнцем. Петру он показался необыкновенным. Солнце и ели в солнечной тиши. И каждый ствол, каждая ветвь, не потревоженные ветром, точно застыли в неслышной музыке света. Да, именно музыка елей и солнца. Наверно, это настроение в природе бывает не часто. Оно было и тогда один миг. Кира его подсмотрела.
– По-моему, вот это… стоящее, – не мог он скрыть.
– Стоящее? Верно, или тебе так показалось?
Уже потом он все старался додуматься: почему она, вместо того чтобы обрадоваться этим его словам, неожиданно опечалилась? Не верила в искренность этих слов и старалась понять их подлинное значение? Или, наоборот, очень верила в то, что они были произнесены от сердца, и поэтому затужила? В конце концов она верила, что способна воспринять и глазом и сердцем только свечение медовых холмов и росную мягкость луговой Англии, только их. И, может, этим объясняла то, что неласковую чужбину предпочла родным полям и долам. А тут вдруг… эти ели и солнце!
Петр решил быть у Киры завтра же, вернее, сегодня (день уже наступал, солнце было еще за линией горизонта, и поля лежали, освещенные рассветным сумраком, без теней), но сегодня открывался съезд Советов. Долгожданный съезд, а следовательно, и очередная крепкая стычка с летучей армией Марии Спиридоновой. О чем спор? Разумеется, о мужике, хлебе и, конечно же, Бресте – через четыре месяца после подписания мира спор вокруг Бреста не утратил остроты.