– Но богатство – не свобода, угнетение, – сказал Клавдиев.
Гусаров покраснел.
– Тогда не хочу быть богатым, – нашелся он мгновенно и, взглянув на Петра, помрачнел. – Я заметил, вы все время скептически улыбаетесь. Вы хотите что-то сказать?
Петр рассмеялся.
– А мне все-таки кажется, что вы хотите быть богатым.
– Я хочу быть свободным, а нет богатства больше.
– Верно, – сказал Клавдиев. – Нет богатства больше. Верно, – подтвердил он и пошел к выходу.
Уже очутившись во дворе, они вдруг услышали, как распахнулось над ними окно – там стоял Гусаров.
– Все великие революции были в июле! – крикнул он и исчез.
– Что он сказал? – спросил Клавдиев.
– Он сказал, что все великие революции были в июле – ответил Петр, смеясь.
– Так и сказал?
– Так.
Клавдиев взглянул на окно, прислушался, надеясь, что великан с топором произнесет нечто подобное еще раз, но лишь неистово и зло застучал топор – Гусаров колол дрова.
84
Воровский остановил Петра и не столько кивком головы, сколько движением глаз дал понять, что намерен сообщить нечто чрезвычайное.
– Товарищ Белодед, – Воровский коснулся руки Петра ладонью – она была холодна, – только что убит Мирбах… Да, разумеется, эсерами, Ленин просил разыскать вас.
Как обычно в эти дни. Кремль люден, тем чутче тишина в приемной председателя Совнаркома.
Ленин сидел у края стола и быстро нумеровал записи, которые Петр увидел в руках Владимира Ильича сегодня утром, когда тот был на трибуне. Ленин оглянулся на голос Петра, и Белодед только сейчас понял, насколько серьезно все, что произошло.
– Белодед? – произнес он быстро, видимо удерживая в памяти номер помеченной, но уже перевернутой страницы. – Свердлов и я едем в германское посольство, да, с соболезнованием. – Он пометил лежащую перед собой страницу. – Вы будете с нами. – Его рука обрела прежнюю стремительность – одна за другой нумеровались страницы. – Что же вы молчите? – Он закончил нумерацию, собрал листы в стопку и, поставив вертикально, дважды ударил ими о стол. – И вы считаете, что этого делать не стоит?
– Я ничего не сказал, Владимир Ильич, – ответил Петр.
– То-то же, – Ленин пошел к выходу. Навстречу Ленину шагнул человек в вельветовой блузе.
– Простите, – обратился он к Владимиру Ильичу, – мог бы я задержать вас на минутку?
Ленин внимательно посмотрел на него: окно – рядом, и человек виден весь. Длинные, хорошо промытые волосы рассыпались и закрыли уши.
– Да, пожалуйста, но… с кем имею честь?
Человек отвел ото лба волосы.
– Я Феофан Строганов, делегат Пятого Всероссийского съезда Советов, член партии социалистов-революционеров.
Ленин поклонился.
– Слушаю вас, товарищ.
Строганов поднял голову – так удобнее было удержать рассыпающиеся волосы.
– Мне сказали, что убит Мирбах.
Ленин нетерпеливо сжал лацкан пиджака.
– Да, убит… час назад.
– Мне еще сказали, что вы решили направиться в германское посольство, чтобы выразить соболезнование.
– Да, сию минуту, если разрешите, – произнес Владимир Ильич.
Собеседник Ленина протянул руку – жест выражал нетерпение.
– Я заклинаю вас не делать этого.
– Почему?
– Есть такое абстрактное понятие: достоинство! Да, да, достоинство государства, народа, правительства, наконец собственное достоинство. Для гражданина и человека нет понятия более святого, чем это.
Ленин молча смотрел на собеседника; рука Ильича, зажавшая лацкан, казалась белой.
– Что вы хотите этим сказать?
– Если вам не дорого собственное достоинство, поберегите достоинство России, от имени которой… волею судеб… – Он шумно вздохнул. – Волею судеб… вы говорите сегодня с миром. Я заклинаю вас, – произнес он мягко и поправил волосы.
Ленин взглянул на небо – неожиданно смерилось.
Где-то высоко над Москвой грозовая туча заменила солнце и ударил гром. Он был легким и быстроногим, этот гром, как первый гонец приближающейся грозы.
– Достоинство, – произнес Ленин. Личное достоинство, – повторил он. – Мое личное достоинство ничего не значит, если речь идет о благе России. – Он задумался, быть может, он впервые представил, как сейчас явится в германское посольство в Денежном с соболезнованием – нелегкая это миссия. – О благе России…
– Но этот акт… соболезнования, – встряхнул волосами Строганов, – отнюдь не ваше личное дело и даже не дело вашего правительства.
– Нет, это дело мое… и правительства, – сказал Ленин.