Конвой прошел, но Петр не сдвинулся с места. В нескольких шагах дымился окурок, выпавший из руки Романа…
87
В полдень следующего дня, когда Петр явился в Наркоминдел, позвонила Кира.
– Ты жив? Нет, скажи, жив? А я примчалась сюда еще утром. Я здесь, рядом с тобой, на площади.
Петр сбежал вниз – действительно, у фонтана посреди площади он увидел Киру.
– А я уж чего только не передумала… – призналась она.
Он протянул руку и коснулся плеча, потом охватил ее шею легкой ладонью и приник к виску, не устоял и тронул щеку… Как же она дорога ему! Каким же длинным и нелегким должен был показаться ей путь в Россию, когда она думала о поездке сюда, и как непросто ей было отважиться. Она приехала сюда ради него – как он этого до сих пор не повял. И от сознания, что в эти дни, да, в эти два-три дня все могло осложниться и оборваться, она показалась ему еще дороже, чем прежде… И хотелось отыскать такие слова, которые единственно могли бы объяснить ей, как он ей благодарен. Его осенила мысль, которой он до сих пор страшился: явиться с нею домой, показать ей мать и Лельку, а заодно и сказать: оставайся.
– Я хочу, чтобы ты пошла со мной к нам.
– Вот теперь?
Он кивнул.
– Пойдешь?
Она остановилась, неторопливо и бережно отвела прядь волос за ухо. Глянула ее родинка, та самая, бледная, чуть размытая, похожая на звезду.
– Пойду.
Они пошли, пошли быстро, почти бегом – вдоль Александровского сада, по Воздвиженке, потом по Арбату.
– Как Клавдиев? – спросил он, не останавливаясь. – Помнишь его девиз: «Только то правительство прочно, которое не боится своей интеллигенции!»
Она рассмеялась.
– Ты хочешь сказать, он имел счастливую возможность проверить эту истину, он же был в Москве в июле? – спросила она.
– Проверить… он? – Петр посмотрел ей прямо в глаза. – И для тебя это так же важно, как для него?
Она заулыбалась.
– Пойдем… Пойдем, – как показалось ему, она избегала ответа.
Он смотрел, как она шагает рядом, стремясь за ним поспеть, и думал: «Не должна она себя вести так, если решилась уезжать».
Им открыла мать. Видно, собиралась к вечерне – платье из черной тафты она надевала только в церковь. Открыла, сдержанно поклонилась, пропустила гостью, не без умысла поотстала, чтобы оглядеть ревнивым взглядом ее.
Они шли по дому, и Кира повторяла:
– А мне нравится у вас. Мне нравится!
Она непривычно высоко держала голову, пытаясь пошире обнять взглядом комнаты, в которые входила, точно от пола до потолка было как от земли до облаков.
– Лелька дома?
Петр оставил Киру с матерью, пошел к сестре.
Мать усадила Киру в кресло, а сама села на жесткий стул.
Они сидели и молчали, наверно, от неожиданности, оттого, что вот так вдруг очутились друг перед другом.
– Петр сказывал давеча, – наконец подала голос мать, – покойный родитель ваш был мастак по литью…
– По литью, – быстро ответила Кира, казалось, спасительное это слово освобождало Киру от разговора на деликатную тему.
– Лил стволы? – нетерпеливо передвинулась мать на своем стуле. Жена кузнеца, сама не раз стоявшая у горна и наковальни, она не рисовалась, когда говорила так. – Стволы лил? – повторила она.
– Да, пожалуй, стволы лил и отлаживал, – ответила Кира. Она не сильна была в деле столь специальном, как литье артиллерийских стволов, но, видно, отец произносил эти слова когда-то и они остались в семье.
– А отец был один, когда подался на чужбину? – вдруг спросила мать.
– Нет, с матерью.
– Мать… после отца одна?
– Да…
Вновь передвинулся стул.
– Вот то-то мы, вдовы… досыта населила нами землю война. Чего это он там развоевался? – Она подняла палец, и Кира увидела, как большая лампа, висящая посреди, вздрагивает и раскачивается, точно мансарду, куда прошел пятнадцать минут назад Петр, дыбило волной.
Петр сбежал вниз, шумно вошел.
– Небось звал, а она не хочет идти? – подняла жесткие глаза мать.
Петр смутился – незачем было сейчас обнаруживать ссору с сестрой.
– Что-то неможется ей, – строго взглянул он на мать. – Видно, солнцем голову напекло.
Мать иронически хмыкнула:
– Напекло! Где напечь-то, когда она носу из дома не кажет! Не хочет, вот и все!
– Напекло!
Мать погладила твердыми, задубевшими в работе пальцами подбородок, нежный и рыхлый.
– Может, и напекло.
Лелька не вышла и к чаю. Они пили втроем.
– Значит, отец лил стволы? – спросила мать Киру, спросила, чтобы о чем-то спросить – молчания и прежде было много.
– Да, мама мне говорила.
– Так-то…
А потом Петр провожал Киру на дачу. В вагоне было сумеречно и душно: за окном проплывали луга, прикрытые туманом, бледно-зеленым, едва просвечивающимся, неотличимом от лунной мглы.
– Ты не кляни себя, – говорила Кира. – Не было бы сегодняшнего вечера, я все одно уехала бы… Я решила…
– Решила?
Она расстегнула ворот его сорочки, теплая ладонь припала к груди.
– Да, еще в тот вечер. Даже успела написать тете в Питер. В субботу утром она встретит меня.
Он нащупал ее руку у себя на груди.
– Теперь я вижу, ты решила.
Через полчаса они простились, условившись встретиться в четверг.