– Он и завтра приедет, – сказала Ольга, смеясь. – Но вы не бойтесь его. Походит, походит и уйдет.
Пока Репнин продолжал разговор с Кедровым, Настенька осмотрела новое жилище. В доме было все, что полагается для особняка, построенного безбедно: гостиная с тремя окнами на улицу, столовая с окнами на реку, кабинет, спальня и даже детская, они смотрели в старый и разросшийся сад – дом пристраивался к саду.
– Ну что ж, – сказал Кедров задумчиво, прощаясь с Репниными. – «Золотой якорь» не поле боя, но, может быть, первую диспозицию надо сделать там…
…Они долго сидели на веранде, выходящей на Вологду. Это ощущение светлого ночного неба, деревянного города и особой студености, свойственной северорусскому лету, было необыкновенно радостным, хотя Настенька и казалась печальной – разговор мужа с Кедровым не шел у нее из головы.
– Ты что? – спросил Репнин.
Она точно очнулась.
– Я все думаю, – сказала она, не опуская глаз. – Не очень-то приятно сидеть на якоре, даже если он золотой.
Он приблизился к ней. Сразу ушло ощущение студеной первозданности и необжитости нового жилья. Казалось, простыни, что так долго берегли и холод и свежесть, разом стали горячими, и знойным стало небо, белое, не ночное, и хотелось закрыть все окна и погрузиться во тьму, но уже не было сил дотянуться до них.
Много позже, когда они затихли в легкой и радостной полудреме, он вдруг шепнул:
– Мне кажется, кто-то ходит под окном.
– Кто?
– По-моему… Северцев. – улыбнулся он.
Она ткнулась лицом в его грудь и уснула.
добрая.
92
За полчаса до отъезда в «Золотой якорь» Репнин сказал:
– Кстати, ты заметила, это будет первый дипломатический прием, на котором мы появимся вместе.
Она рассмеялась:
– Думаешь, это меня повергнет в страх? Ничуть!
– По крайней мере, будь рядом со мной.
Она стояла неодетая, и между ней и садом
была лишь тонкая, вздуваемая ветром пленка тюля. Свет обтекал ее. То ли от сознания силы, то ли из презрения к предрассудкам она не стеснялась своего тела. Ей доставляло удовольствие вот так обнажаться перед мужем. Он любил наблюдать ее в такую минуту: чтобы озорно стучали босые ноги по полу, золотились плечи и чтобы она, как это бывало в последнюю минуту сборов, отчаянно клацкала. хлопала, скрипела бесчисленными застежками, пряжками и поясами. В этих звуках было ощущение твердой прелести бытия и, может быть, молодости, которая вопреки прибывающим годам решительно отказывалась убывать.
Репнины приехали в «Золотой якорь» много позже того, как собрались гости. Николай Алексеевич полагал, что имеет право на такую вольность – психологически опоздание иногда ставит тебя в более выгодное положение перед тем, кто пришел вовремя. Он не думал, что сегодня сумеет существенно выяснить позицию дипломатов, но установить контакт, условиться о встрече и как-то подготовить ее он определенно сумеет. Опыт подсказывал, что в данном случае постепенное наращивание сил всегда предпочтительнее внезапной атаки.
Гости еще были у стола (накрывать стол «а-ля фуршет» было так же модно, как носить брюки галифе – прекрасная Франция и здесь собирала своеобразную дань), но где-то в боковых залах уже начались танцы.
Духовой оркестр гремел так, что вздрагивали и рассыпались завидным звоном люстры.
Репнин видел, как наполнились горячим светом глаза жены: как бы она была благодарна ему, если бы, презрев все условности, он пригласил ее на вальс.
– Не вздумай уходить. По-моему, дипломаты с женами.
Лицо ее не выразило воодушевления.
И вновь, как в тот раз, в салтыковском доме с Бьюкененом, тревожный ветер проник в его сердце: а все-таки он для них отступник. И впервые Репнин подумал, что ставит под удар не только себя, но и ее, быть может, ее больше, чем себя: кто знает, как поведут себя с нею жены дипломатов. Опыт подсказывал Николаю Алексеевичу: они могут пойти дальше мужей и в приязни и в неприязни. Может быть, поэтому соблюдение всех условностей было бы сегодня излишним: пусть она ведет себя как хочет.
Репниных встретил Кедров.
– Ну что ж, не будем медлить, – сказал он, поздоровавшись. – Я вас представлю Нулансу, как только он расстанется с японцем. – Кедров указал на дальний угол, где француз беседовал с японским послом.
– Он знает обо мне?
– Да, конечно.
– Разрешите… падеспань.
Репнин едва не вздрогнул: Северцев.
Настенька оглянулась на мужа.
– Сочту за честь, – молвил Репнин, не поднимая глаз.