И Настенька взглянула на Репнина. Солнце еще лежало за вологодскими лесами и увалами, и купола вологодских храмов были свинцово-синими, но над рекой уже вздымался туман, клубясь и растекаясь. И Настенька подумала, что человек, который лежит сейчас перед ней, друг ее жизни, с которым идти и идти до скончания дней своих, самый дорогой для нее человек на свете.
Настенька подошла к окну и сдвинула шторы; солнце, так и не поднявшись над Вологдой, впервые с тех пор как стоит земля… уходило на восток, на восток… Настенька сбросила с себя платье, подошла к кровати.
– Какая ты холодная, – шепнул он.
У нее горели лицо, шея, грудь, но руки еще хранили устойчивую прохладу реки. Она приблизилась к нему, и тепло его тела обволокло ее. Нет, солнце и в самом деле обратилось вспять – оно сейчас шло тропой, которой с сотворения мира не ходило.
94
Автомобиль выехал из города, и Репнины увидели впереди на холме Осаново.
– Наверно, верст пять, – сказал Репнин шоферу, рассматривая холм, который сделали выше старые липы и церковка.
– Около того, – ответил шофер сдержанно.
Дорога некруто шла в гору, и поля, по-летнему ярко-зеленые, ухоженные, с островками рощ и садов, высветлило солнце. В церкви на пологом холме звонили к вечерне, и округло-мягкие звуки колокольного звона катились по полям, взбираясь на невысокие холмы, скатываясь в лощины. Машина прошла Нижнее Осаново – двухэтажный дом, окруженный садами и купами уже отцветшей сирени, остался в стороне – и начала взбираться на холм: Верхнее Осаново было там.
– Как просто все вокруг, а глаз не оторвешь, – произнесла Настенька. – Вот оно, русское поле.
– Русское поле, – задумчиво сказал Репнин. – Поле… русское, – повторил он, а сам подумал: «Кто знает, что происходило на осановском холме все эти месяцы. Быть может, здесь именно и сооружался заговор против России».
И вновь холодная рука коснулась его сердца, и Репнин подумал: «Глупо, конечно, но кажется, будто эти березы, и пологий скат холма, и речка под холмом, что были невольными очевидцами событий, изменили сути своей».
У него было то же состояние, когда часом позже он шел с Френсисом боковой аллеей, огибающей верхнеосановскую усадьбу, к деревянному домику над речкой. «Уж этот дом видел все», – думал Репнин. Домик смахивал на лесную сторожку. Два окна смотрели на аллею, два на другую сторону, в поле: холмистое, убранное рощами и садами, оно было видно далеко отсюда.
По тому, как Френсис ткнул дверь, как наклонился, входя в комнату, и, протянув руку, подвинул стул, приглашая Репнина сесть, тот понял: уединенная осановская обитель была Френсису известна и прежде. Кстати, обитель была убрана умелой рукой: комнату обставили резной мебелью простого, но приятного северорусского рисунка. На самодельной полке разместилась деревянная посуда – разумеется, декоративная: плоские блюда со жбанами, чашки с ковшами, все емкое, громоздко-большое, добротное. Но Френсис не воспользовался ни ковшом, ни жбаном. Он открыл дверцу полированного шкафа-теремка и достал оттуда бутылку канадского виски «Верн бест», блюдо с сандвичами (копченая колбаса не стареет), поднос с рюмками – посол непредусмотрительно задержал руку с подносом над столом, и близко поставленные друг к другу рюмки обнаружили, к неудовольствию Френсиса, как дрожит рука. Репнин знал: алкоголь был недугом американца. В Питере посол пил много, однако, в отличие от прочих подверженных влиянию зеленого змия, хмелел не сразу. Быть может, дрожащие руки единственный признак, выдававший посла.
– Мне сказали, что вы школьный друг министра Чичерина? – спросил посол по-английски, поспешно опустив поднос с рюмками на стол и загасив звон. – Школьный друг?
– Не в меньшей степени, чем Арчибальд Хэлл, которого вы изволили вспомнить вчера, – заметил Репнин в том полушутливом тоне, который делал колкую фразу не обидной для Френсиса.
Посол не смутился, лишь испытующе посмотрел на Репнина.
– Нет, я просто хочу сказать: не является ли эта ваша миссия проявлением приязни министра. – Он помолчал, наблюдая, как примет его слова Репнин. – В нашем мире, как вы знаете… – Он кивнул на окно, из которого была видна темная туча над лесом – собирался дождь. – В нашем мире это не так предосудительно, как здесь. Там этим гордятся.
Репнин улыбнулся – он полагал: шутка иногда помогает овладеть беседой.
– Если это полезно делу, очевидно, проявлением личной приязни…
– Не затем ли вы приехали в Вологду, чтобы выяснить, как долго дипломаты предполагают оставаться здесь и не намерены ли они… – Френсис умолк, глядя на Репнина, ему была интересна реакция собеседника.