– Вы хотите сказать, что в оценке своих сил мы не пошли дальше кайзера? Те, кто атаковал нас шестого июля… – Он не окончил фразу, но Петр продолжал в своем сознании: «думали так же».
Чичерин встал и пошел к вешалке, стоящем в дальнем затененном углу, там висело демисезонное пальто с аккуратным плюшевым воротником и шляпа – те самые пальто и шляпа, которые были на Чичерине, когда в ненастный лондонский вечер Литвинов и Петр везли его из тюрьмы.
– Нет, они думают о другом, – сказал Чичерин, снимая пиджак и водружая его на вешалку. – Непросто сохранить позиции и ответить на требование отказом, атаковать, вступить в войну, схватиться. Вы представляете себе последствия этой позиции для нас? – Чичерин возвращался к столу в жилете.
– Вы полагаете, достаточно нам схватиться, как союзники заключат перемирие? – спросил Петр.
– Не исключено и это, – заметил Чичерин. – Вы же знаете, как это бывает в жизни, не обязательно быть самым сильным, чтобы победить, иногда надо быть самым… предусмотрительным.
– Но Владимир Ильич полагает, надо ждать? – спросил Петр.
– Что полагает Владимир Ильич, он вам скажет сам – я жду звонка через семь минут.
Но в этот раз семи минут не прошло – раздался звонок, звонок резкий и, как показалось Петру, требовательный, и Белодед увидел, как мягко разгладились брови Чичерина.
– Да-да, Владимир Ильич. Нет, почему же… Все телеграммы из Берлина говорили о стремительном нарастании… не расслышал. Я сказал, нарастании, да, разумеется, революционной ситуации… Кайзер? Кто поддерживает? Даже не армия, а высшее офицерство! – Он умолк на минуту, выражение лица стало не просто суровым, а грозно-торжественным. – Нет, он здесь, рядом со мной. А мы его сейчас спросим. – Чичерин перевел взгляд на Белодеда: – Владимир Ильич хотел бы знать, что подсказывает вам знание германских дел?
Петр задумался. Неужели Ленину действительно в такой мере необходимо знать мнение Петра, или он делает это с другой целью? Петр и прежде убеждался: Ленин дипломат, хоть и не очень хочет в этом признаваться. Так с какой же целью он это делает? Иногда и для него вот такой радостный знак симпатии предшествует большему: он точно желает показать, как ценит человека.
– Владимир Ильич, я прошу Белодеда высказать вам свое мнение непосредственно, – произнес Чичерин не без вызова, – передаю ему телефон.
– Здравствуйте, Владимир Ильич…
Но ответа не последовало. Белодед лишь услышал, как загудела мембрана телефона и голос, глухой и растекающийся, совсем не похожий на голос Ленина, произнес: «Четверть фунта… Четверть!» Больше ничего не услышал Белодед, кроме этого «четверть фунта», но Петр вдруг почувствовал, как тоскливый холод подобрался к самому горлу: и в этот полуночный час у Ленина не было дела насущнее, чем добыть эти четверть фунта.
– Здравствуйте, товарищ Белодед! – вдруг услышал Петр голос Ленина совсем рядом и едва не обернулся. – Не находите ли вы, что немцы раскололись в своем отношении к нам. раскололись невиданно? Вы понимаете меня? Мирбах ими не отомщен… Вы понимаете меня, товарищ Белодед?
– Владимир Ильич, вы говорите о диверсии, которая возможна? – спросил Петр.
– Так мне кажется, – ответил Ленин.
– Тогда что делать нам, Владимир Ильич? – был вопрос Петра.
– Вот об этом вам сейчас и скажет товарищ Чичерин.
Он положил трубку.
Петр взглянул на Чичерина: тот стремительно пересекал комнату – он был взволнован не меньше Петра.
– Так поняли, о чем идет речь? – спросил Чичерин, остановившись в дальнем углу кабинета, вид у Георгия Васильевича был воинственно-храбрый, по всей вероятности, то, что он намерен был сказать, имело прямое отношение к этому виду Чичерина.
– Смутно догадываюсь, – ответил Петр.
– Вы едете в Германию со специальной миссией.
– В Берлин? – мог только произнести Петр. Признаться, о такой перспективе он не мог и смутно догадываться, видно, в Берлине события действительно приняли неожиданный и обнадеживающе крутой оборот и в порядок дня ставилась… активная дипломатия.
Активная дипломатия? Какая же, к черту, здесь дипломатия, когда речь идет о революции в Германии? Бастует половина Берлина, по ночам поезда летят под откос и снаряды вдруг отказываются взрываться, неуклюже плюхаясь в свежую землю прирейнских берегов, и лежат там в ложбинах и вмятинах, как годовалые свиньи в миргородских лужах. О какой дипломатии, даже активной, может быть речь, когда пришла революция?