— Конечно, Борис Александрович, я мигом. А ему лучше кашу или бульон? А компот нести? А…
— У Виолетты Степановны спросишь, — отмахнулся от нее врач.
Вскоре меня все покинули, но ненадолго. Через полчаса вернулась тараторка Дарья с подносом и принялась меня кормить, попутно задавая вопросы, на которые не дожидалась ответов, и рассказывая о жизни больницы. Так я узнал, что кроме меня здесь же лежит и Королев, а также еще четыре человека, что были с нами на полигоне. Где остальные я спрашивать не стал. Девушка ни о ком не упомянула, а я догадался, что скорее всего они не выжили. При таком-то взрыве чудо, что я с Сергеем Павловичем еще на этом свете остался. Про Цандера тоже ни слова сказано не было, навевая грусть и печаль. Сомневаюсь, что ему настолько повезло, что он остался без травм и потому сюда не попал.
Сама больница была военным госпиталем за пределами Москвы, и лежали здесь только тяжелораненые. Ну а так как сейчас мирное время больных было мало. Поступившая сюда наша шестерка травмированных — чуть ли не половина ото всех их подопечных.
Встать я попытался через час после обеда. В туалет приспичило, так что вариантов больших не было — либо попытаться, либо сходить в «утку» с помощью все той же приставленной ко мне Дарьи. Последнего не хотелось.
Сделать это сразу не удалось. Грудь прострелила боль и без помощи девушки я бы и со второго раза не факт, что смог бы подняться. Та поделилась, что у меня трещина в ребре и много двигаться мне пока нельзя. Но иногда по чуть-чуть все же можно. Стоило принять вертикальное положение, как голова закружилась. К счастью, это быстро отступило, но состояние у меня было аховое.
А вечером ко мне все же пришли товарищи из ОГПУ.
В палату постучался и тут же зашел мужчина в форме с фуражкой в одной руке и папкой-планшетом в другой. На плечи у него был небрежно накинут белый халат. Слегка за тридцать, белобрысый с острыми скулами.
— Здравствуйте, товарищ Огнев, меня зовут Грищук Павел Петрович. Я следователь по делам особо важной значимости. Как вы себя чувствуете?
Говорил он уверенно и даже напористо. Оглядевшись, придвинул к моей койке стул, положил фуражку на тумбочку и раскрыл планшет.
— Спасибо, но бывало и лучше.
Тот скупо улыбнулся на мое замечание.
— Вы помните, что с вами произошло?
— Да.
— Расскажите, пожалуйста, все подробности. Прямо с самого утра, как начался ваш день.
Ну раз просят… И я принялся говорить. Особо не спешил, а Павел Петрович меня и не торопил. Слушал внимательно, тут же быстро записывая, а иногда и уточнял некоторые, заинтересовавшие его, детали. Как поведение того же Михаила, да и почему повар Семеныч принял меня за помощника его заинтересовало.
Особо мы остановились на минутах до взрыва. Тут он уже просил вспомнить — кто как стоял, куда смотрел, что говорил. Да и мое собственное мнение его интересовало — заметил ли я что-то странное в поведении окружающих или нет, были ли странности на первых стрельбах, суетился ли кто-то, или вел себя спокойно.
Остановился он лишь, когда зашел Борис Александрович и сказал, что время приема вышло.
— Пациенту нужно отдыхать. Сами посмотрите — у него уже испарина на лбу. Наверняка и температура повышена. Если у вас остались вопросы — придите завтра.
Грищук кивнул и аккуратно пожал мою руку на прощание.
— Поправляйтесь, — пожелал он мне перед тем, как покинуть палату.
— Борис Александрович, — окликнул я, тоже уже собиравшегося уходить врача. — Мне бы позвонить… родные волнуются.
— Извините, но это невозможно, — покачал головой с грустью на лице врач.
— Почему?
Павел Петрович еще не успел уйти и услышал наш разговор. Вот он и ответил мне.
— В интересах следствия все контакты временно запрещены. У нас считают, что произошедшее на полигоне не было несчастным случаем.
— Ну хоть передать моей жене, что я жив и в порядке вы можете?
— Я спрошу, — пообещал Грищук и уже окончательно ушел.
После их ухода я долго лежал мрачный. Хотелось материться. Мало того, что снова в больнице, так еще и связаться с родными не могу! Люда там с ума сойдет. Не зря у нее предчувствия были нехорошие, словно знала что-то. Вот только откуда она что-то знать могла? Чисто женская чуйка, на которые дамы часто ссылаются.
Более-менее ходить я смог на второй день, хоть и больше «по стеночке». В основном из-за болей в груди. Звонить родным так и не разрешили. Единственная отдушина — разговоры с Королевым. Сергей Палыч лежал в соседней палате и в отличие от меня выглядел гораздо лучше. Да, синяков на нем хватало, но переломов не было. Но это если брать чисто физиологию. А так он корил себя за то, что не послушал Михаила и настоял на стрельбе. Ведь если бы он не дал отмашку, то ничего этого могло и не быть. Уж сопоставить те факты, что к нам мчались на машинах сотрудники ОГПУ, предостережение Михаила, и текущие допросы в мягкой форме не нужно много ума, чтобы догадаться о диверсии. Которую сотрудники ОГПУ вскрыли в последний момент, но помешать уже не смогли. Ага, из-за желания Сергея Павловича поскорее показать мне результат их работы.