— Ну нет, — покачал я головой, — так не пойдет. Смысл в такой секретности?
— Чтобы вы были живы.
— И толку? Что это за жизнь такая? В золотой клетке⁈ — проскрипел я зубами. — А вы уверены, что о нас не узнают? Пойдут результаты. Начнут выяснять — откуда они. И в любом случае однажды найдут нас. И новое покушение. А вы будете к нему готовы? Вон, враги даже сумели до полигона добраться, хотя вроде там у вас и секретность была на уровне. Или я не прав? — Берия пожал губы. — Вижу, что прав. Получается, вы себе хотите работу облегчить. Но допустим, только допустим, мы согласимся. Через сколько лет обнаружится, что мы живы? Год? Два? Десять? К тому моменту, кто бы нас не охранял, люди расслабятся. Будут уверены, что ничего нам не грозит. И бдительность снизится. В этом случае подготовить нашу ликвидацию будет в разы проще. А вот если ваши люди будут знать, что мы на виду и нас могут убить в любой момент, в случае опасности они будут готовы оперативно отреагировать. Поэтому я категорически против такой секретности!
Лаврентий Павлович помолчал. Потом хмыкнул и кивнул.
— Я и не сомневался. Но решение принято, — встал он со стула. — Чтобы вы не скучали, особенно ты, — посмотрел он на меня, — в ближайшее время вам принесут бумаги. Тебе — на проверку работы твоей бывшей заместительницы. Вам, Сергей Павлович, по вашему спецбоеприпасу и боевой машине. На этом у меня все.
И он ушел, оставив меня в смятении, злости и раздражении. Сволочь! Равнодушная сволочь!
Глава 2
Август 1932 года
— Дорогая мама, кормят меня хорошо, хоть официально я и мертвец, — старательно выводил я на листках с данными по состоянию дел в армии, которые мне принесли по приказу Берии.
Что-то анализировать, выполнять работу, которую на меня свалил Лаврентий Павлович, я не собирался. С чего бы? Он сам сказал — Огнева больше нет. Я — по бумагам никто и звать меня никак. Какой с меня тогда спрос? А уж идти у него на поводу — нашел дурака! Вот пусть сначала «возродит» меня, да даст с семьей увидеться.
Королев на меня косился, знал, что я дурачусь, а не работаю, но пока молчал. Ему хоть ситуация тоже не нравилась, но мысль, что из-за его поспешности погибло много людей, все еще давила на мужика. Вот и решил забыться в работе.
— Ребро еще болит, дышу через раз. Уверен, любой светила науки хотел бы ознакомиться с моим диагнозом — я ведь первый в истории дышащий мертвец!
— Серега, но это же ребячество, — не выдержал Палыч.
— Нет, это факт, — не согласился я с ним. — Слышал когда-нибудь выражение: без бумажки — ты букашка, а с бумажкой — человек? Вот мы с тобой сейчас те самые букашки и делай с нами то, что хочешь. Ведь по закону нас нет, умерли. И мне эта ситуевина сильно не нравится.
— Ты нагнетаешь, — не согласился Королев. — Нам же сказали: как только выздоровеем, увидимся с родными и «воскреснем».
— Ты уверен, что их словам можно доверять? — посмотрел я на него. — А ты вот о чем подумай: если бы взрыва не произошло, то стали бы нас здесь держать? Нет. Снизилась бы для нас опасность? Нет. Они бы просто продолжили свою работу. Как и должны. А то, что сделал Берия — беспредел. Удобный для него, но все же. Наверняка мстит мне, зараза, — поморщился я.
— За что? — удивился Сергей Палыч.
— Да стукнул я его как-то раз в «солнышко». За дело, — добавил я, увидев изумленное лицо Королева.
— Бред, — покачал он головой. — Из-за такого пустяка нас бы не стали скопом записывать в мертвецы.
— А вот тебе еще вариант — он меня боится.
— С чего бы? Не слишком ли ты большого о себе мнения? — хмыкнул Королев.
— Его предшественника на посту сместили после моей проверки. И он об этом знает. Вот и подумай — я ему не подчиняюсь, докладываю самому товарищу Сталину напрямую. При этом он вынужден охранять институт, в котором я работаю, и если мне что-то не понравится в его действиях, будет ли у него уверенность, что после такого он не «слетит» со своего места? А тут — случай удобный если не взять под полный контроль, то надавить и показать свою власть. Чтобы в будущем сговорчивей был. И ты заметил, как он сослался на указ «сверху»? То же намек мне. Что Иосиф Виссарионович к нему прислушивается и его слово для товарища Сталина имеет такой вес, что можно меня мертвым объявить.