— Говорю тебе, она только попросила меня застегнуть ей платье…
— А как оно, интересно, оказалось расстегнутым?
— Ну, ну, ну, — сказала Энн Мари. — Я думаю, вам надо поцеловаться и заключить мир. Не хотите же вы начинать новое тысячелетие с глупейшей склоки, правда?
Уверившись в том, что для примирения сделано все возможное, Энн Мари оставила истеричную парочку в покое. Заметив на стойке бутылку — «Смирнофф», она тут же ее схватила. Поставила свой стакан рядом с неизвестно чьим, вымазанным помадой, и плеснула водки — себе и мне.
— На вот тебе! Так что если… — а, вон он! — она потащила меня к человеку сидевшему в одиночестве на стойке.
Если соединить Кита Ричардса в апогее наркотической зависимости и Чарльза Буковски на шестом месяце попойки, скрещенного с нашпигованным морфием телом Майлза Дэвиса на пороге смерти, и остановить трансформацию в точке полураспада, то у вас получится некое подобие того типа. Он был в сандалиях, в одеянии, напоминающем голубую атласную пижаму, и с вялым пренебрежением ел гроздьями виноград. «Рассеянный» — самое приличное слово, словарную статью, о котором он мог бы проиллюстрировать.
Энн Мари поздоровалась с ним.
— При-вет. Хочу тебя кое с кем познакомить. Это Лорен. Лорен — познакомься — ой, забыла, как тебя зовут.
С ленивой тщательностью пережевывая виноград, он сказал:
— Бахус.
Я почти слышал, как ветерок, поднятый этой репликой, пронесся в голове Энн Мари.
— Ну, хорошо, мистер Бакус, вы с Лореном мило пообщаетесь. Я пошла к народу.
Энн Мари ушла. Тишина будто сомкнулась вокруг нас, как водоем, странным образом отделив от всех остальных. Я стал думать, что надо говорить, и зачем это надо делать. Трудно изжить привычку к общению. В итоге избрал интонацию легкого сарказма:
— Что ж это с твоей фигурой, чувак? Тебе ведь, кажется, покрупней положено быть? А как же венок из плюща? К цветочнику не успел забежать? Погоди, дай подумать. Клуб анонимных алкоголиков, «Уорлд Джим», я Ральф Лорен, а ты — новичок.
Я выпил, созерцая его и исподтишка, ожидая реакции на мои издевки. Бахус прекратил жевать и смотрел на меня без особой враждебности, но не то чтоб и дружелюбно. Впитав вкус ягод до последнего атома, он заговорил.
— Ты чё, бля, из Диснея или как?
Я понял не сразу. А когда понял, то прыснул со смеху.
— Во-во, — продолжал Бахус. — Я их засудить собирался, когда этот ебаный мультик вышел. Хер знает что из меня сделали. Милейший ослик, простофиля, перепугавшийся молний! Ради Геры, как будто мы с Зевсом не в той же связи состоим, в какой ты — с промежностью своей мамочки. Но потом я понял, что мы можем и без суда сговориться. До сих пор получаю тридцать процентов с каждой проданной кассеты.
— Это круто, — сказал я, потом сорвал у него виноградину и запустил ее через всю комнату. Чтобы поддержать тонус. Водка прошла по пустому пищеводу и ударила в голову. Показалось вдруг, что для воплощения моего замысла быть пьяным это даже лучше. Я двинулся в сторону «Смирнофф», решив добавить, но Бахус остановил меня.
— Погоди, дай я.
Я подставил стакан, не зная, чего ожидать, и он накрыл его правой ладонью. Из нее хлынуло вино — как из винного стигмата.
Я сделал вид, что нисколько не удивлен.
— Уберешь шланг?
Бахус пожал плечами.
— Как хочешь.
Я попробовал вино. Прохладный ветерок на зеленых холмах, брызги океана и солнцепек, тенистый ручей под древней дубовой рощей. Вино — высший сорт.
Голова стала легкая, как вордсвортовское облачко. Голос Бахуса, казалось, доносился из соседней галактики.
— Видишь ли, называть это можно как угодно. Вечеринки, пирушки, карнавалы, оргии, сатурналии, Марди грас — Гадес! Можно называть это вакханалией, ведь я же в свою собственную дуду дую. Но у всех празднеств есть определенная логика. Книгу ебаную мог бы написать — про движущие силы тусовки. И одна из глав была бы посвящена случаям вроде твоего.
Я глотнул еще чудесного вина.
— И кто же я именно?
— Призрак на торжестве. Самоубийство. Висельник и дуралей.
Я попытался унять дрожь.
— Ну и что с того? Ты что, отговорить меня собрался?
Бахус поднял вверх руки, показав мне ладони. Что до трубочек или дырок, то ничего похожего я там не заметил.
— Ни в коем случае. Я лишь предлагаю свой олимпийский взгляд на вещи, не более того.
Я вдруг устал разговаривать. Устал жить. До полуночи оставалось пятнадцать минут, и мне хотелось лишь скорее развязаться.
— Тебе что, больше пойти некуда?
Бахус засмеялся.
— А я и так везде.
Я собрался было уйти, но это меня остановило.