Ленка в темноте прошла к окну, задернула шторы. Потом пролезла под плотную ткань и встала, трогая рукой ледяную батарею. Зябко отодвинулась подальше и положила ладони на стекло. Спиной все равно слышно, как мама там… она подумала, подбирая слово, и усмехнулась, митингует, ага. Потому что папе через неделю в рейс, они с командой сначала едут в Симферополь, а оттуда полетят самолетом в Москву, а уже оттуда в далекий Лас-Пальмас, сменять экипаж на научно-исследовательском судне, где папа третий помощник капитана. А мама едет в Симферополь с ним, и после остается в командировке, в областном архиве. И сейчас хочет в запас навоспитывать Ленку, на полгода папиного отсутствия.
Ленка потопталась старыми шлепанцами и прислонила к стеклу ухо. Ветер гонял по черному двору, и стекло еле слышно звенело, тоненько, как невидимый комар. А если отойти к самому краю окна…
Она отошла и вытянула шею, засматривая за черные силуэты деревьев, машущие ветками. В соседней пятиэтажке на четвертом этаже наискосок горело окно с темной синей шторой. Там рядом были еще всякие, но синюю Ленка знала. Это в Пашкиной комнате штора. Еле видна отсюда.
Она протянула руку и приоткрыла форточку. Встала на цыпочки, прислушиваясь. Так и есть, Пашка крутит музыку. Орет она у него так, что слышно через двор.
— Лена, — с упреком сказала за дверью мама, — ты что там, окно открываешь? Сквозняк такой.
Ленка хлопнула форточкой и громко села на старый диван. Тот прозвенел свою музыку, стеная пружинами. Мама еще постояла и ушла, вполголоса что-то рассказывая отцу.
А Ленка сняла халат и носки, подумала, надела другие — потолще. И погасив свет, легла, укутываясь в одеяло, так, чтобы торчала одна макушка и нос.
Ужасно. Просто ужасно хочется влюбиться. И как-то вот… никак…
Она повертелась, вздыхая. Вывернулась из одеяла и, пробежав к окну, отодвинула штору, чтоб были видны ветки и тусклый фонарь. И квадратики окон соседнего дома. Успокоенная, снова легла, перетащив подушку на другую сторону дивана. стала сонно смотреть на черное, желтенькое, квадратное и вспышками. И ветки — носятся туда-сюда.
Наверное, это здорово, влюбиться, как Рыбка. Чтоб ничего не видеть, кроме своего ромео. Ганя конечно, ромео еще тот, но наверное, какая разница. Зато, когда он приглашает Рыбку потанцевать, ей такое счастье, о котором Ленка и не понимает даже — как это. Наверное, это как летать в облаках, где звезды и солнце одновременно. И еще — радуга. Может быть даже и лучше, что Ганя не сильно большой красавец, потому что сразу и ясно Рыбке: ее счастье, оно от любви. А не кайф посмотреть, какое лицо и какие глаза. Ну, плечи еще там. И всякое. Вот, как например, Кострома…
У Костромы было имя, конечно же. Звали его Вася, и Ленку это просто убивало. Вася… Еще бы — Федя. Нет, ну посмотреть на тех родителей, что в роддоме бедному мелкому — а ты у нас будешь Васечка!
Так она возмущалась, и Рыбка скорбно кивала в ответ. Соглашалась.
Из-за имени Вася Костромин стал на Острове Костромой, и не девочки это придумали, а уже у него эта кликуха была. И был Кострома жутко красив, в своих маленьких плавках и летчиковских очках-каплях. За очками было не видно, что у него маленькие глаза с выгоревшими ресницами и курносый, сильно облупленный нос. А вот все остальное, это — да-а-а. Росту в Костроме было два метра без двух сантиметров, и когда они в первый раз попытались поцеловаться, Ленка ойкнула, наступив на большую босую ногу, и чуть не упала. Сказала деловито:
— Тебе нужны высокие девочки, а то им с кем ходить. А нам, мелким, видишь, можно с любыми.
Кострома ухмыльнулся, неловко пожимая широченными плечами:
— А мне высокие не нравятся. Я люблю вот таких. Маленьких… Ленок.
И замолчал выжидательно.
Они тогда шли от пансионата на самый конец Острова, где песчаный хвостик заворачивался дугой, оставляя на широкой части стройные заросли высокой сухой травы. И в завитке стояла бассейном прозрачная, с кристальной зеленью вода, над зыбким текучим песком. Ленка тащила на локте полотенце, а Кострома — старое покрывало и бутылку с водой. И время от времени стелили свой коврик у границы травы. Лежа целоваться было намного удобнее. Устав от жары, вставали и шли к воде. И Ленка в ошеломлении медлила, чтоб дать Костроме уйти первому. Он шел, загорелый и гибкий, кожа глянцево играла на мышцах бедер и рук. Оборачивался, махал ей, и она вставала, не отрывая глаз от его фигуры. А мимо гуляли женщины и мужчины, девчонки и парни. И как ей казалось, тоже смотрели только на него, студента пловца, такого вот немыслимого тарзана.