Потом Ленка топталась у металлической раковины в углу, а доктор что-то писал и время от времени спрашивал в спину уверенным голосом:
— Фио полное как?
— Каткова, — недоумевая, отвечала она, выплюнув воду и держа на весу щетку, — Елена Сергеевна.
— Адрес домашний. Угу… год и дата рождения…
Когда повернулась, расправляя жесткое вафельное полотенечко, поднял над столом листочек, улыбнулся, протягивая.
— Вот тебе, Елена Сергеевна, справка, о том, что поступила к нам с подвывихом лодыжки, вечером. И была вылечена мною, для дальнейших танцулек и попрыгайств.
— Зачем? — Ленка держала листок с уверенной росписью и жирным штампом.
— Затем, чтоб меньше тебя там щемили, в твоей школе, за то, что убежала и ночевала незнамо где. Скажи спасибо, дядя Геннадий Иванович.
— С-спасибо, дядя, ой, Геннадий Иванович.
— Можно просто Гена, — разрешил доктор, стряхивая с волос шапочку и кидая ее на вешалку, где уже болтался халат.
Оказался он, и, правда, совсем молодым, с ярким лицом и шальными пристальными, чересчур светлыми глазами.
— Ну, готова? Надевай свой лапсердак. Пошли.
— Я не могу. Мне нужно к Панчу. К Валику. Он как?
— А, — спохватился доктор Гена, — так увезли его, еще утром. Ты спала.
— Как увезли? — Ленка опустила руки с висящим на них пальто, — куда?
— По месту лечения. Там все, история болезни, палата, лекарства его. У нас машина как раз туда шла, быстро собрали и мухой погрузили.
Пристальные глаза следили за ней. Доктор надевал куртку, поправлял под ней клетчатый лохматый шарф.
— Я… — голос у Ленки упал. И мысли разбежались.
— Я… а он ничего? Для меня ничего? Не передал?
— Золота-брильянтов? — уточнил врач, и покачал головой с сожалением, — нет, Лена-Леночка, ничего. Сонный был, ему же укол вкатили, так что, уложили и поехал.
Ленка медленно надела пальто. Взяла сумку. Вспомнила вяло, там, в биологии, остался на кровати свитерок, ну и черт с ним. Не нужно ей в школу, сил нет никаких.
Вместе они вышли в яркое плотное солнце, такое, будто масляное, трогающее блестящими пальцами детскую карусельку в маленьком парке и голые ветки тополей вдоль аллеи.
— Голодная, небось? — доктор Гена шел, сунув руки в карманы, насвистывал что-то, поглядывая на нее сбоку. В ответ на молчание предложил:
— Если не пойдешь в свою школу, давай пончиков слопаем. Кофий там отвратный, а пончики хороши. Что, так его сильно любишь? О, где мои семнадцать лет! Молодость, молодость!
— Он мой брат, — сказала Ленка, и замолчала. Они входили в полутемный небольшой зальчик, пропахший пельменями и жженым сахаром. Гремя по никелю подносом, Гена нагрузил его творогом в плоских блюдцах, двумя омлетами, и вопросительно кивнув, добавил два граненых стакана с компотом. У кассы заказал пончиков и, усадив Ленку за стол, крытый холодным исцарапанным пластиком, сбегал за ними, уселся, распахивая куртку.
— Расскажешь?
Она пожала плечами. Творог оказался вкусным, и омлет тоже. Казнясь своему аппетиту, Ленка проглотила все быстро и откинулась, держа в пальцах обсыпанный пудрой горячий пончик.
— По отцу брат. Я его не знала, вот познакомились. Ну и… а что еще рассказывать-то.
Гена хмыкнул, кусая и вдумчиво жуя. Повертел в белых пальцах стакан, блестя обручальным кольцом.
— Родители знают? Что познакомились?
— Нет. А что?
Он пожал плечами. Ленка смотрела на кольцо и он, заметив, снова хмыкнул, сунул руку в карман, откидываясь на спинку тощенького стула.
— Да так. Интересно мне, каким боком и как ты его всунешь в свою жизнь. Проблема.
— Почему это? Он хороший. И мы с ним…
Она затруднилась объяснить то, что чувствовала. Да и не хотелось особенно. Когда начинала говорить, то надежда была, вдруг он посоветует что или просто — качнет головой понимающе. А он сказал эти циничные слова, всунешь, да каким боком…
— Никому это не нужно, Лена-Леночка, — задушевно сказал Гена, — только лишние хлопоты. Да было бы проще, если бы чисто лямур-тужур, мальчик и девочка. А так? Ты его что, в гости зазовешь? Или сама к нему будешь мотаться?
— Не знаю. Ну и буду, а что?
— Отец с вами живет? Или с ним?
— С нами.
— Будешь перед его матерью, значит, маячить, укором постоянным. И перед своими тоже.
— Я наелась. Спасибо, — Ленка встала, не допив компот. На тарелке лежали горкой еще три пончика, круглились пухлыми пудреными бочками. За ажурной решеткой, отделяющей столики от общего зала, гудели голоса, звякала посуда. Гена смотрел на нее снизу, и от его взгляда стало вдруг неуютно.