И он выругался так грязно, что Ленка совсем испугалась. Пошла рядом, молча, в пыльный подъезд с тусклой лампочкой, стояла рядом, пока, крепко держа ее руку, отпирал двери. Встала в маленькой прихожей, а Кинг, заперев дверь и накинув цепочку, толкнул ее в комнату, вошел сам, сдирая цветную рубашку и кидая ее на тахту. Сел, с размаху, под тяжелым телом визгнула пружина. Похлопал рядом по смятой простыне.
— Садись, заяц-побегаец. Ну? И чего рванула? Расскажешь?
— Ты, — дрожащим голосом ответила Ленка, стоя поодаль, — мужик этот. Зачем?
— Какой мужик, — фальшиво удивился Кинг, — а, Васята, что ли? Да я свои дела там решал. Ты при чем?
— Я видела. Вы смотрели.
— О-о-о! Видела она. Смотрели! Ну спросил, что за русалочка со мной, за моим столом. Я сказал, моя девонька, чистая. Не из таких.
Кинг засмеялся, неприятно обнажая десны. Откинулся, опираясь на руки.
— Предлагал за тебя бабок. Немало. Любит чистых. Девочек любит, молоденьких. Бляди, говорит, потасканные надоели. А я…
— Ты что, — Ленка мысленно останавливала себя, но сама же себя и не слушалась, ужасаясь тому, что говорит, и зачем, — ты меня продал, да? Зэку этому. Ты кивал. И он пошел, ко мне. Ты специально меня привел туда? А Бока? Ты знал, да? Что они там, что они меня.
— Ой. Прям, все вокруг тебя вертится, — Кинг продолжал улыбаться, но руки его напряглись, глаза сузились, не отлипая от Ленкиного отчаянного лица.
— Я думала, ты человек. А ты. Скотина ты, ты, ты урод, Сережа. Видеть тебя не могу. Гад. Сволочь ты. Выпусти меня.
— Что? — он встал, медленно, казалось, вырастая и головой заслоняя люстру, так что в комнате потемнело. За открытым окном орали коты, шелестя ветками в кустах. И дальше привычно брехали собаки.
— Ты. Сука малолетняя. Ты кого сейчас назвала? Да я тебя. Сам сейчас. А после будешь сидеть тут, пока я Васяту приведу. И Боку с парнями.
— У себя на хате бардак устроишь? На своей постели? Побрезгуешь. Ты же тоже любишь, чтоб чистенько все!
Ленка кричала, голос звенел так, что у нее самой закладывало уши. Глаза жгло от слез, по щекам, казалось, текли огненные дорожки.
— Заткнись! Истерик мне тут еще!
В два шага оказался рядом, поднялась над ленкиной головой рука.
— Нет! — закричала она изо всех сил, рыдая и падая на колени от удара по скуле, — не заткну-сь. Кричать… Я буду кри…
Голова дернулась от второго удара и Ленка перестала говорить, опустила лицо в трясущиеся ладони и заплакала, навзрыд, судорожно всхлипывая. По правой руке текло липкое, теплое, она повернула ее тыльной стороной, вытирая губу и щеку.
— Блядь, — с отвращением сказал сверху Кинг, — блядь, разбил костяшки. Ни хуя себе. У тебя зубы целы? А ну.
Жесткие пальцы подняли ее подбородок, рука взяла за плечо.
— Не крутись! Губа разбита. Кровищи-то. Вставай. Умыться надо.
Он поднял ее за плечи, потащил в ванную.
— Пусти, — проплакала Ленка.
— Та пойдешь щас, — огрызнулся Кинг, — кровь надо остановить, ты мне всю хату загадишь кровищей. Ну? Успокоилась?
Нагибая ее над раковиной, набирал в ладонь холодную воду, плескал, сгибался сам, разглядывая, а Ленка закрывала глаза — не видеть его лица. Внутри все тряслось, слезы стояли в горле, хотелось выть, упав на кафель, но Ленка боялась, что ударит еще, разобьет лицо в кашу.
Кинг сдернул с крючка полотенце. Пошарил на полке, доставая белый рулончик и какие-то пузырьки. Намочил кусок ваты.
— Перекись. Короче, пластырем залепим, сейчас. Утром иди в травму, ясно? Швы надо накладывать, а то дальше будешь ходить с порванной губой. Не вздумай в ментовку бежать, у меня там все свои, вернут, тогда уже точно Васька тебя получит, подарю, блядь. Без всяких бабок.
Говоря, он аккуратно отрезал полоски, клеил их поверх клочка ваты на Ленкиной скуле.
— Ну. Нормально. Пятен нет, домой дойдешь. Матери что скажешь? Короче, скажи, наебнулась на лестнице, ударилась о перила. А нефиг пасть раскрывать, когда ходишь.
Он ухмыльнулся шутке, промакивая ваткой разбитые костяшки на правом кулаке.
— Кино. В первый раз так, вмочил бабе и себе же руку разъебал. Реально кино с тобой, Леник-Оленик. Ладно, пошли, провожу. А то еще кто зацепит по пьяни.
У своего подъезда Ленка повернулась и молча ушла, сама открыла дверь, тихо проскочила в свою комнату, слушая, что там мама, из спальни которой пробивался свет. Ахнув от вовремя пришедшей мысли, стащила сандалии, босиком пробежала в ванную, заперлась, села на краешек, открывая кран с водой. Успела — мама вышла, встала за дверями ванной.