— Дельфины. Как много!
— Супер, правда? Там, где все, они далеко плавают. И не такими стаями. А в бухте много. Потому что тут рыба. Вчера я считал, почти сорок штук приходило. Наверное, нельзя их штуками.
— Сорок человек? — предположила Ленка, держась за его руку, — морских человек.
— Сорок пловцов. Да? Лен. Я спросить хотел, когда увидел тебя там, в больнице.
Ленка застыла с кривой улыбкой, не чувствуя своих пальцев, стиснутых на руке Панча.
— А вдруг ты меня, как щенка, ну болеет, жалко. Вдруг ты из-за этого. Со мной.
Его вопрос был так поперек ее мысленных мучений, что она не сразу нашлась с ответом. Молчала, растерянная. Но испугалась, вдруг не успеет, и заговорила, мучаясь тем, что хочется сказать быстро и понятно, а получается не очень.
— Ерунда какая. Ты из-за Павлика? Ой, ну да, пацан этот, у него сломана рука была. Валька, но он же не ты вовсе. Просто жалко его. А тебя нет. Фу, не так, просто, я же люблю тебя, понимаешь?
— А его пожалела просто?
Он по-прежнему смотрел на дельфинов, а те, заполнив воду веселыми круглыми телами, крутились, исчезая и появляясь. Ленка замотала головой, обращаясь к профилю, с тонким носом и ухом, полускрытым черными прядями, проволочными от того, что были мокрыми и высохли на солнце.
— Да. Его просто. Потому что надо было. И тебя я жалею. Но я тебя люблю. Там тебе мама звонит, Вероника хочет послать всех, чтоб искали. Тебе нужно пойти, Валь. Я тебя люблю. Ты можешь быть больной совсем или здоровый, я тебя все равно люблю, и не знала даже, что так. Сильно. Я криво говорю сейчас, но надо, чтоб понял. Ты посмотри на меня. Сейчас прямо. Пожалуйста.
Он уже смотрел в отчаянное лицо, и на темном загаре блеснули зубы. Кивнул и засмеялся. Потер руками голые коленки.
— Знаешь, я когда звонил, сперва испугался. Ну, что у тебя там что-то. Но у сестры голос такой, нормальный голос. Я подумал, да блин, я много чего думал. И злился. Ну и думал, тебе надоело просто. Это же такое все — редко можем видеться, да? А тебе надо, может, в кино там. Погулять вечером, чтоб мороженое. Поехать куда. Помнишь, мы говорили. Ну и после, когда увидел в больнице, я вообще не понял, что думать. Потому ушел. Лен, я ведь тебя там видел уже. И тоже с ним. Ты шла впереди, а я не понял, вот дурак, да? Халат там, косынка. Думаю, идет, как Лена Малая. А ты свернула в палату. Я заглянул. Ты как раз сидела рядом, говорила, вы в окно смотрели вместе. Нет. Ты в окно. А он на тебя. Ну, я понимаю, как он смотрел.
— Ты. Ты почему не зашел? Если видел меня?
Она встала, сжимая кулаки. Валик серьезно смотрел снизу, обхватив руками колени.
— Да, — сказала Ленка, мгновенно остывая, — да, я поняла. Один раз увидел, а после снова, и опять с ним. А я не звонила. И вообще врала. Прости. Я тебе все расскажу. Только сейчас надо скорее, обратно. Чтоб мама твоя.
— Лен. Ты мою маму сейчас жалеешь, да?
— Конечно, — удивилась Ленка, — прикинь, как она там. Ты с ней поговори, а потом уже мы. Поговорим. И ты меня сразу разлюбишь. Ты что смеешься? Я ведь серьезно.
— Пошли, — Валик встал, поддернул линялые старые шорты, — не прыгай, я руку дам тебе. Свалишься, еще сломаешь чего. И мне надо будет тебя жалеть.
Ленка спускалась, держась за его пальцы и дрожа ногами. На гальке качнулась, Валик обхватил ее плечи и прижал к себе, под ярким дневным солнцем. Тыкнулся в губы своими, горячими и шершавыми. И отпустил, становясь рядом.
— Не хочешь. Извини.
— Да нет же! Валь. Давай я все расскажу, да? И ты еще сам не захочешь!
Глава 51
Над морем вставала луна. Такая багровая, мутная, будто ее только что вытащили из чаши, полной крови. Красиво и очень тревожно.
В костре треснула ветка, рассыпала веерами огненные брызги. И в ярчающем свете живого огня решетка стала черной, резкой, зашипели, плюясь и свистя, уложенные на нее ракушки.
Валик, поддевая веткой одну, подтащил ближе к краю закопченной решетки.
— Готово. Горячо только, я сниму, остынет.
Ленка сидела, чуть клонясь к его плечу, кивала послушно, думая только об одном, пусть разберется с ракушками и снова обнимет рукой ее плечи. Ей было страшно. Вдруг она продолжит рассказ, и его рука ослабеет, осторожно отпуская, исчезнет, и больше он не положит ее на ленкино плечо.
— Тебе ведь не завтра обратно?
— Что?
Она смотрела в его спину, согнутую к гальке, так что свет падал на ребра и локоть.
— А. Да. Завтра воскресенье. Мне в понедельник надо, только очень рано. К семи уже на работе чтоб.
— Я с тобой поеду.
— Что?