Валик отряхнул руки и выпрямился, сел снова совсем близко и обнял ее плечи, прижимая к себе. Ленка закрыла глаза.
— Рассказывай дальше.
— Ты правда поедешь?
Он кивнул.
— Вероника ж сказала, нормально. Если, конечно, ты меня не выгонишь, на вокзале спать. Шучу. Я ей наврал, что мне есть там, у друга. Ну есть, но он умотал с родителями, так что на самом деле нету.
Ленка вздохнула. И продолжила рассказывать.
Луна поднималась выше, светлела, кладя на воду огромную белую заплату, а от нее к середине маленькой бухты бежала серебряная дорожка. И почти белая, луна уже не пугала. Казалось, чем дальше идет время ночи, тем мягче становится все вокруг, засыпая. И может быть, все не так и страшно. Панч ее обнял. Хотя о Пашке она уже рассказала, коротко, мучаясь стыдом за то, что приходится все это говорить словами. А так не хотелось, чтоб решил — выгораживает себя, говоря о других гадости.
К белой луне, воцаренной в небе, усыпанном некрупными в ее свете звездами, пришло время Кинга. Красивого и сильного, для которого Ленкины горести и заботы были всего лишь глупостями, которые мешали. Или же помогали привязать к себе. Именно так она не говорила. Просто рассказывала по порядку, радуясь, что в темноте не видно ее лица. И лица Панча.
Но его рука лежала на ее плече. И не исчезала.
Луна стала маленькой, как полукруглая лампа, белый матовый плафон, изъеденный пылью. И Ленка, оставив Кинга в машине толстого Димона, рассказала о докторе Гене, о визите в клинику и о том, что говорил ей по телефону Миша Финке. Вернее, о чем он молчал, как она, рассказывая, со стыдом поняла. Одновременно с мишиным внимательным голосом в ночи появился и Павлик, мальчик с хрустальными костями, которые, неизвестно, станут ли крепче, когда он минует один возраст и уйдет в другой. А если не станут, то он умрет, и знает это. Так же, как знает о себе Панч, который несколько раз умирал, а потом возвращался.
— Вот, — сказала она в темноту, и оказалось, голос стал хриплым, горло саднило. Устала говорить, и вообще устала, будто мешки грузила, так смеялись дома.
— Лен? А теперь мне можно с тобой поцеловаться?
Она снова растерялась. Он смеется над ней? Или ему вообще все равно, что было, а просто охота целоваться с девушкой, блондинкой, вслед которой цокают рыночные торговцы и свистят пацаны?
— Мне совсем не все равно. Что ты рассказала мне. Но я все жду и жду, если ты меня любишь, Малая, да блин, я имею право, наконец, тебя поцеловать? Я ведь тоже тебя люблю.
Ленка закрыла глаза. И они поцеловались.
Валик сидел, держа ее за плечи. Так близко. И его губы у самого уха. Сказал щекотно, мешая слова с дыханием:
— Я его могу убить. Этого Кинга. А еще Санича тоже. Ну и доктор этот. Так. Кого там еще…
— Нет, — Ленка испугалась всерьез, поворачиваясь, чтоб в неровном свете разглядеть лицо, — ты что? И сядешь, да? Не думай даже! Ты вообще слушал? Я сказала же.
— Что сказала?
— Ну… — Ленка слегка затруднилась и повторила, — вот. Вот же. Ты все узнал. Чего молчишь?
— Сказал уже.
— А про меня? Ну, ты же думал. А я…
Море плескалось еле слышно, будто слушало и не хотело пропускать слова.
— Ты, Лен, совсем оказалась глупая. Не потому что у тебя это все наслучалось. А потому что секретов накрутила. Почему не сказала про долг?
— Тебе? Валь, ну а ты что сделал бы? С мамой, которая на двух работах. И с переездами там всякими.
— Не твое дело. Но сказала бы! А еще своим родителям. И сестре. Да блин, ты молчала, даже подруге ничерта не сказала! Про нас с тобой. Боялась, да?
— Не кричи, — испуганно попросила Ленка, — пожалуйста, не кричи. Да. Боялась. Ты же мне брат. А мы.
— Ладно. Но про деньги. Надо было сказать. Просто вот поделиться.
— Зачем?
Теперь уже крикнула Ленка, отклоняясь и сжимая кулаки. Как он не понимает? Она все наворотила, и ей пришлось расхлебывать, а чего вешать на других.
— Затем. Не только я тебя люблю. Вот ты бросила все, даже меня, когда Павлик этот. Он что, тебе чего обещал? Или ты ему должна? Нет. Просто так, понимаешь, потому что ты добрая. А думаешь, ты одна добрая? Думаешь, никто тебя не пожалеет?
— Не надо меня жалеть, — угрюмо отказалась Ленка. И замолчала, потому что дальше не знала, что ответить. А нет, кое-что в ответ было…
— Мама стонет постоянно, что жизнь тяжелая. Светка ходит с пузом. И муж еще. Груш объелся. У Рыбки своих проблем полно.
Она говорила все громче, потому что Валик уже не сидел рядом, а уходил к воде, расшвыривая босой ногой голыши, и те стукались, отлетая.
У самой воды ушиб ногу, присел, хватаясь за ступню. Повернулся и закричал, перебивая ее: