— Подожди…
Когда тебя тронули за плечо, ты вздрогнул больше от неожиданности, чем от боли, но она виновато отдернула руку. Ты не помнил, как ее зовут. Ты и лица-то ее не помнил. Прошептала, косясь в сторону далеких еще надсмотрщиков:
— Извини… вот, держи. — В незатянутую горловину мешка (твоего мешка!) скользнула сложенная ковшиком рука в защитной перчатке. Не пустая рука. Опрокинулась. Мешок стал чуточку тяжелее.
— Мы сегодня очень старались, должно хватить всем. Стой здесь, пойдешь последним. И… не закрывай горловину.
Она торопливо скользнула мимо, вместе с другими пленниками, выстраивая очередь к весам. Та ли, с которой ты поделился вчера? Или раньше? Или вообще посторонняя? Ты не помнил их лиц, это было не важно.
Мимо шли люди в желтых комбинезонах. Выстраивались в затылок друг другу. Некоторые просто шли, почему-то пряча глаза. Другие же прятали ладони, сложенные ковшиком. Заранее не пустые ладони в защитных перчатках. Мешок потихоньку тяжелел. Как они смогли договориться? Ведь охранники не позволяют… как им вообще такое в голову взбрело?! Это неправильно! Это твоя миссия. Твоя функция! Что бы на это сказал капитан? Они не должны…
Но отказаться было бы даже не неправильно — попросту подло. Потому что для них сейчас это важно, они старались. Они гордятся, нельзя лишать людей того, чем они гордятся. А стыдно только тебе. И это только твои проблемы.
Ты запрокинул голову, делая вид, что высматриваешь летуна. Вытерпеть порку было бы проще, нейрохлыст обжигает не так сильно и только снаружи. Мужчина, называется. Защитник, твою же мать!
Когда люди кончились, ты испытал острое облегчение. Не потому, что почти полная норма, может быть, даже на ужин хватит, та самая погрешность в полсотни граммов. Просто люди кончились, и никто тебя больше не видит, вы с соседом последние в очереди на весы.
Вернее, последним оказался как раз сосед…
— А что я, левый, что ли?! — буркнул он зло и смущенно, стряхивая с перчатки последнюю белую горошину.
— Тебе самому теперь может не хватить на ужин, — счел нужным уточнить ты.
— Да и хрен с ним, терпеть не могу перловку! — Сосед криво ухмыльнулся, раздраженный собственным непонятным порывом. Попытался найти разумные оправдания: — Лучше без ужина, чем без сказочки. Ты уж больно трындишь душевно. Даже поверить хочется…
Ты улыбнулся в ответ. Вышло тоже криво — правая сторона лица распухла, стянутая кровавой коркой.
— Хорошо. Будет вам сказка.
— Про капитана, да? — Сосед смотрел жадно и доверчиво.
— Да. Про капитана…
Про капитана. Конечно же, про капитана.
Смелого, доброго, сильного, умного, отважного, честного, порядочного, бескомпромиссного, ответственного, понимающего, отзывчивого, да что там — просто самого лучшего человека всех времен и народов. И про его команду, которая во всем достойна своего капитана. Честную, умную, смелую, добрую… Бросающуюся на помощь не потому, что так им положено по долгу службы, и даже не потому, что это правильно, — они просто не понимают, что можно иначе. И никогда не поймут, сколько бы им не пытались этого объяснить. Команду, которая всегда придет на помощь, даже если ее никто не просит об этом. Которая никогда не бросает своих — да что там своих, она и чужих не бросает! Команду, которая сделает невозможное — если это надо для спасения чьей-то жизни. Команду, которая обязательно победит, потому что иначе быть просто не может, пока возглавляет ее такой капитан.
И не важно, что ты их, по сути, предал, бросил, уйдя с теми, кто показались интереснее. Это неважно — важно, что они никогда не бросают своих. А ты был для них своим, хотя тогда и не дорожил этим, и они не успокоятся, пока не отыщут своего блудного навигатора. Не для того, чтобы отомстить за предательство, нет — чтобы просто убедиться, что с ним все в порядке.
А значит, они обязательно прилетят сюда. И всех спасут. И накажут пиратов. Потому что иначе быть просто не может. Надо только дождаться — и суметь остаться человеком. Хотя бы здесь.
И потому сегодня ты снова будешь рассказывать сказку — хорошую добрую сказку о великолепном капитане и его потрясающей команде. Только о них — и ни о чем другом. И будешь рассказывать завтра. Снова. И снова. Только об этом. И ни слова о том, как ты сам себя вел и кем ты был. И вообще ни о чем кроме, потому что все, что кроме — оно касается только тебя и никому не интересно.
И пусть ты отлично знаешь, что все, тобой сказанное, не совсем правда, а, может быть, даже совсем не правда, но это правильная неправда. Так должно быть.