– Всего можно добиться силой самовнушения. Я хороший, добрый, симпатичный парень, не желающий никому зла. – Он смотрел в зеркало и разговаривал вслух сам с собой в пустой комнате. – Пусть мне трудно пока с общением, но с ним стоит повременить. Начнём с того, что я хочу стать врачом, лечащим душевнобольных людей, учёным, изучающим вопросы повреждённой психики. На этом пути много интересных задач, скучно не будет. Окружающие люди интересуют меня лишь с точки зрения наблюдения за их поведением и изучения. Я спокоен и сосредоточен на работе. Нет, я не жалкая личность, а самодостаточный человек, умный, способный к изысканиям, самоанализу, и у меня есть высокая цель. Так что ни к чему мне думать о чём-то таком.
Марк не произносил вслух слова «самоубийство» или «убийство», опасаясь их разрушительного воздействия на свою психику. Так он и провёл эти дни одиночества, раскладывая мысли по полочкам, настраиваясь достойно пройти опасный рубеж, и к понедельнику был полностью удовлетворён результатом, решив, что и Володьку травить не будет, пока не будет, в этом месяце.
Сначала пришли эти сны. Он метался на подушке и просыпался в поту.
«Как она красива! Эти сияющие серо-зелёные глаза! А как она улыбается и смотрит ласково, кивая головой!» – думал младенец, лёжа в кроватке.
Что она говорит? Он прислушался, а голос становился всё громче и громче, повторяя жестокие слова: «Отродье маньяка! Зародыш!» – пока от него не стали сотрясаться стены, и он заплакал от страха, что его придавит бетонной плитой.
Потом была его любимая учительница по литературе Евгения Сергеевна, женщина с ангельской душой, всегда внимательная к странному, но способному мальчику. Чуть полновата, с доброй улыбкой на круглом симпатичном лице, она восседала за учительским столом, наклонив голову над журналом, чтобы решить, кого вызвать читать отрывок из «Мцыри».
– Итак, – протянула она. – К доске пойдёт, пойдёт Зародыш.
Евгения Сергеевна подняла на него ласковый взгляд, Марк встал лицом к классу и начал декламировать:
– Достаточно! Садись, Зародыш, два, – оскалив зубы, громко заржала учительница.
– За что?
В ответ она лишь засмеялась ещё громче, а он, почувствовав жёстокую обиду, горько заплакал, чем рассмешил её ещё больше.
Разные люди приходили к Раевскому во снах и унижали, оскорбляли. Даже пьянчужка-дворник, ударив его метлой по спине, кричал:
– Пошёл прочь, Отродье маньяка! Пошто мамку обидел? Из-за тебя, Гнида, настрадалась, сердечная.
А один сон был совсем коротким. Дверь в комнату Марка отворилась, и в проёме показалась голова, вся покрытая опарышами, но он узнал этого человека.
– Ну чё, долго тебя ждать? Тут такая туса! – радостно крикнул Артём и захлопнул дверь.
К снам присоединились голоса. Он мог услышать их в самых неожиданных местах и в неподходящий момент. Они звучали где-то внутри головы, доступные только ему одному, но так отчётливо, будто наяву.
Во время лекции вдруг раздавался голос бабушки:
– Марк, ты хороший мальчик. В прошлый раз ты всё сделал правильно. Послушай свою бабулю, я знаю, что для тебя лучше. Надо сделать это снова, и станет легче.
Ручка треснула в руке Раевского, а из носа закапала кровь. Это было так неожиданно. Смущение, непонимание, стыд, неприятие – сумбур эмоций, загоняющий его в угол. Это было что-то извне, не в его силах было это контролировать.
Расплачиваясь на кассе в булочной, он услышал голос Артёма:
– А я же говорил, что ты псих. Таких на учёт надо ставить, – смеялся мёртвый друг.
Марк зажал руками уши, выронив монеты.
– Ты чего, больной, что ли? – грубо спросила кассирша, а он вылетел пулей из магазина, забыв про покупку.
Чаще всего он слышал маму, но она не была оригинальна и повторяла всегда только одно выражение: «Убей или умри! Убей или умри!»