Два месяца каникул Раевский мог позволить себе поработать по общему графику: дневное дежурство, ночное, два дня выходных. Первый день прошёл спокойно и тихо, вообще без каких-либо приключений. Подопечные вели себя примерно и безразлично. Только Гриня, а именно он выглядывал в окошко, продолжал подозрительно присматриваться. На вид ему было около сорока, сутулый, худой, в обвисшей больничной пижаме, всё время приглаживал довольно густые начинавшие седеть волосы и потирал руки. Исподлобья он косился на Марка, будто пытался понять, враг он ему или нет.
Владик глядел на соседей по палате презрительно, украдкой, когда никто не видел, плевал на пол, заметно было, что терпит, чтобы сойти за здорового и выйти по истечению наблюдательного срока. Небольшого роста, молоденький совсем, на лицо симпатичный.
Раевский прислушивался, но пока не мог разобрать, о чём бормочет Шура, высокий блондин пятидесяти лет с горделивой осанкой. Вроде обманул его кто-то, украл идею или что-то в этом роде. Жаль, истории почитать нельзя, расспрашивать больных санитару возбранялось, только если сами обращаются.
Пациенты слушались, выходили смирно в туалет и столовую, много и жадно курили, все, кроме Грини и деда. Марк не отходил от них ни на шаг и невольно дышал противным дымом дешёвых папирос. Охраняя выход, он смотрел на больных и прислушивался к своим ощущениям. Пациенты были ему интересны, он желал знать их истории, наблюдать повадки и проецировать на себя, ведь он понимал, что недалёк от них. И первой сформировавшейся мыслью была та, что пронзила его мозг, лишь только он ступил на порог психиатрической больницы. Раевский дал себе слово сделать всё, чтобы никогда не оказаться по ту сторону, а для этого он должен был хорошенько изучить тех, у кого не получилось.
Второе дежурство было ночным, и Марк уже смирился с тем, что и сегодня будет всё спокойно. Больные вели себя тихо, шебуршились каждый на свой лад перед сном. Лекарства большей частью справлялись со своей задачей.
– Это пока нет катализатора, – раздался над ухом Раевского мужской голос. Он резко встрепенулся от книги, которую читал, вскинул голову с опасением, что тот звучит в его голове, но успокоился, встретившись взглядом с молодым мужчиной лет за двадцать. – Говорю, тихо, пока никто первый не начал. А ты, смотрю, новенький. Так меня Женя зовут, Рыбаков из тридцать четвёртой. Если что, зови, я помогаю вашим за сигареты и конфеты.
– Зачем мне тебя звать? – удивлённо спросил Марк.
– Вязать. Зачем же ещё? Или думаешь, сам справишься? – усмехнулся тот.
– А ты кто такой? – студент окинул взглядом довольно крепкого молодого человека с широкими плечами в больничной пижаме, которая чуть лучше сидела на его сбитом теле, чем на его подопечных.
– Кто я такой? – усмехнулся Женя. – Твой счастливый билет, брат. Не забывай! – На этой лаконичной фразе он гордо и демонстративно удалился в свою палату, решив, что сказал достаточно.
Раевский не придал этому эпизоду значения, подумаешь, ещё один психопат.
Первым проявил себя Гриня Заболотный и вот каким странным образом. На третье дежурство в палате посреди дня пациенты оживлённо зашумели. Марк вошёл внутрь и сразу почуял неладное. Владик ругался матом на деда, Шура затыкал нос, бормотал что-то презрительное и жался к форточке, Шульгин грязно выругался и отвернулся к стенке, а Гриня радостно подпрыгивал на месте.
– Ребята, спокойно, сейчас всё уберу, только схожу за ведром в туалет, – попытался успокоить их Марк, а сам перекосился, предвкушая неприятную работёнку. Куда деваться? Сам напросился.
С трудом представляя, что надо делать, надеясь на интуицию, студент взял в туалете всё, что, по его мнению, могло пригодиться, и вошёл в палату. Подойдя к воняющему дерьмом деду, он слегка затормозил, соображая.
– Да ты не парься так, студент, – лениво прохрипел Владик. – Гриня изошёлся. Чё, не видишь? Не сечёшь? Доверь ему. Всё сделает. Он того, – покрутил у виска, – любит это дело.
Марк недоверчиво посмотрел сначала на Владика, а потом на Заболотного, а тот так и скакал в возбуждении рядом, потирая руки и пуская слюну.