— Извини, но это ты облапал мой зад, — Руки неожиданно стал очень серьёзен.
— Ещё скажи, что ты этого не хотел, чёртов натурал!
— Ты что, правда трогал его зад, Юу?
— Свали к херам, Рей! — зарычали оба.
Наступила гробовая тишина, а разъярённая парочка очень недобро уставилась на Акиру.
Испытывая уколы ревности, согруппники обычно мирились с приоритетом предпочтений вокалиста и в ссоры вмешивались лишь тогда, когда жизни Руки начинала грозить реальная опасность.
— Больные! — диагностировал Рейта и поспешил уйти подальше от греха. Хоть скандалы утихали так же быстро, как и разгорались, но всё же порой являлись риском повышенного травматизма для окружающих.
«Так ты меня реально слышишь. Мне не показалось?»
«Лучше бы не слышал».
— И поэтому бесишься?
— Оставь меня в покое, а?
«И давно?»
— Что давно? — в тоне Юу слышалось нескрываемое раздражение.
«Слышишь».
«Недавно».
— И как?
— Спасибо, херово!
— Ах, я тебя умоляю, — протянул Матсумото.
Широ презирал это подобие театра, закатанные глазки и заломленные ручки. Хотелось подойти и заткнуть этот блядский рот. Не как-нибудь заткнуть, а поцелуем, как вчера, чтобы дух захватило; но враньё — оно и есть враньё. Гол в свои ворота. Билет в один конец. Руки всегда был ледяным правителем из снежного царства, и вряд ли что-то поможет это изменить.
«Всю душу вытравил, гад».
— Напиши балладу.
— Сам пиши. Ты чувствуешь вообще что-нибудь, хотя бы иногда?
«Тебя».
Вокалист, не отрываясь, наблюдал, как Аой невозмутимо шагает в сторону автомата со сладостями и красиво застывает там, пряча эмоции и выбирая, что бы взять. Не надо видеть лицо, чтобы почувствовать степень разочарования, что застыла в антрацитовых глазах. Неоправданные ожидания, «невзаимность» — эквивалент бесконечности космического вакуума. Но Таканори надеялся, что тот поймёт. Не сейчас, но когда-нибудь поймёт, что невзаимности нет.
Дело было не в понимании: познание другого существа со всем его внутренним дерьмом даётся тяжело, болезненно и мерзко; надо быть непробиваемым, чтобы принять это, а Широ так восприимчив. Руки очень не хотел для него такой же участи, как его собственная, но в то же время был рад, что больше не одинок в своём проклятии считывать. Что есть ещё кто-то, способный услышать его.
На это Широяма отмахнулся, даже не обернувшись.
— Самое паршивое знаешь, что? — заговорил гитарист. — Что я теперь особенный только благодаря тому, что слышу тебя. А что будет, если я снова «оглохну»? Опять стану всего лишь марионеткой?
Матсумото вдруг остался очень недоволен собой, и это чувство стало таким огромным, что захотелось пойти и удавиться.
***
В Аомори воздух оказался настолько холодным, что с непривычки обжигал лёгкие. Руки закрылся у себя в номере, завернувшись в одеяло, надел свитер и шерстяные носки и всё равно стучал зубами и ощущал, как безнадёжно замерзают ноги. «Погода напоминает Хельсинки», — писал в твиттере Юу. Нет, здесь намного хуже. И внутри, и снаружи, и вокруг самого вокалиста царил холод отчуждения. Он забирался под кожу и, застревая, царапался и больно колол между рёбрами. Аой не хотел разговаривать и не желал ничего слушать. Руки оставалось лишь читать твиттер и, перебрасываясь короткими репликами «по делу», ощущать пронзительную тяжесть ауры ритм-гитариста и фунт презрения к самому себе.
— …Ты ошибся номером, — выплюнул Широ, пытаясь захлопнуть дверь, но не успел: нога в чёрном ботинке юрко вклинилась в образовавшуюся прореху.
— Пожалуйста. Ты молчишь слишком громко.
— Просто кое-кто не привык к тишине.
— Сдаюсь, — Руки капитулировал, подтвердив чужие слова поджатыми губами и взглядом куда-то в сторону. — Мне тебя не хватает.
— В твоём номере чертовски холодно, а ты ненавидишь мёрзнуть, но ещё хуже для тебя оставаться наедине со своим безумием или проклятием, как ты его называешь. Настоящий кошмар! — отстранённо говорил Аой. — Руки, я всё понимаю, но при чём тут я?
— А к кому мне ещё пойти? Ты всегда знал меня лучше, а сейчас и подавно. Даже если ты «оглохнешь», знание никуда не денется. И чувствуем мы одно и то же. Тебя ведь тошнит?
— Тошнит. Особенно от некоторых твоих мыслей так и тянет блевать.
«Если я не буду сволочью, всё развалится к чертям. Я знаю, что манипулировать подло, но как иначе сгладить острые углы? Внушить веру в правильность решения, ведь вы все такие разные. Как объединить, избавить от сомнений, заставить двигаться дальше? Я должен быть чудовищем, понимаешь? И… разве… разве это кому-то из вас навредило?»
Аой многозначительно хмыкнул:
— Мне.
— Аой, пожалуйста. Я уже и не знаю, с какой стороны к тебе подойти.
— А с какой ты планировал? — ожидая подвоха, Юу начал снова раздражаться.
Своей неоднозначностью реплика заставила вокалиста подумать совсем не о том.
— Я всё слышу, твою мать! Не смей, слышишь? Не хочу. Ничего.
— А это… ну, случайность была… Я ж тоже человек, — Матсумото грустно улыбнулся и, наконец, убрал ногу. — Мне жаль, Юу. Прости. Правда.
Глядя на друга, Аой лишь вздохнул.
— Шёл бы ты спать, — сказал он. — Выглядишь плохо.
Дверь захлопнулась. Но у Юу перед глазами так и остался нахохленный, замёрзший и бледный вокалист, который вновь привёл его чувства в смятение, а сейчас, обхватив себя руками, медленной улиткой уползал, исчезая в инфернальных глубинах коридора. Широяма зажмурился, привалившись к стене. Руки всегда помогал ему. Разумеется, можно назвать эти методы варварскими и безжалостными, но они приносили свои плоды. А сейчас Матсумото реально раскис; пришёл, прекрасно осознавая, какой панацеей Юу воспользуется. Ведь что Широ мог предложить ему, кроме близости. А может, большего Таканори сейчас и не нужно?
«Чёрт, Руки! Да ты… на самом деле броня с розовой мякотью…»
«Поздравляю, ты узнал. Теперь придётся тебя убить».
Яркий свет вдруг брызнул в коридор, и голос за спиной заставил Матсумото улыбнуться.
— Ну-ка, разворачивай гусеницы, танк! Быстрее, пока я не передумал, — Аой отошёл от двери, не дожидаясь, пока вокалист вернётся, рванул ему навстречу, схватил и впихнул в номер. — Ну что? Будем греться?
Кольцо рук сомкнулось на спине ледяными оковами, и Юу почувствовал, как замёрзший нос ткнулся в его подбородок, а губы требовательно коснулись шеи. Така был холодным, и Аой прижался теснее; пальцы зарылись в затылок, оттягивая назад волосы, открывали бледную беззащитность кожи.
— Я сделаю для тебя всё, — шепнул гитарист в приоткрытый рот. — Только броню свою оставь за дверью…
Первый поцелуй был похож на укус: отрывистый, болезненный и злой, словно Юу заявлял о своих правах. И Руки подался вперёд, перехватывая инициативу, совершенно бескомпромиссно ответив на проявление жёсткости. Бесстыжий рот требовал ласки, позволяя насиловать, терзать, исследовать и сплетаться языками. Это было так пошло и возбуждающе, что, глядя на искусанные губы вокалиста, Аой усомнился в том, что сможет удержать лидерство, но это странным образом его никак не смущало.
Он считывал чужие мысли, будто вихрем врываясь в сознание, и Руки почувствовал, что закрываться бесполезно: уж лучше добровольно показать любовнику всё и сразу. Он ощущал себя странно и непривычно, поскольку тогда, в студии, всё происходило иначе: Широяма зондировал почву и осторожничал. Сейчас же — он властно забирал своё, и тело Руки реагировало на эти изменения. Штаны неожиданно стали тесными, а Юу отчего-то не спешил прикасаться к нему «там», хотя, собственно, вокалист мог и сам себе помочь. Чего стесняться-то?
Перехватывая его движение, Широ быстро развернул и прижал Матсумото к себе, позволяя ощутить собственную эрекцию. Ладонь накрыла его пах, начиная двигаться так, как это сделал бы сам Руки, когда мастурбировал. В голове вокалиста случился раскол убеждений: он уже не был так категоричен в отношении своей ориентации, вернее, причина крылась именно в Широ, который за секунды узнавал все его тайны. То, что он проделывал, заставляло Руки забыть обо всём и кусать губы, сдерживая непроизвольные стоны. Тактильные ощущения вызывали дрожь, когда пальцы Юу, проникая под мягкий трикотаж, слегка царапали чувствительную кожу. И Руки, вздрогнув, резко вывернулся, оказавшись к Аою лицом, мысленно требуя тайм-аута. Лёгкая усмешка затронула сочные губы, и Юу, помотав головой, дал понять, что передышки тот не дождётся. Вокалиста настойчиво пихнули на кровать, на ходу сдёргивая одежду. Зубы мягко прихватили сосок, язык обвёл тёмную горошину, а затем была немая просьба смириться со своей ролью. Выгибаясь на постели, Руки сначала протестовал, но его рот быстро заткнули поцелуем, а пальцы гитариста крепко сдавили бёдра, фиксируя положение. Громкий звук расстёгиваемой молнии, звон ремня — и штаны вместе с бельём сползли вниз.